Неруда

Тейтельбойм Володя

В ту пору Неруда нередко приводил нас в смятение. Он долгие недели и месяцы скрывал место своего пребывания и путал следы. В Чили мы жили в постоянной тревоге за знаменитого преследуемого беглеца. До нас доходили слухи, что он вот-вот вернется на родину, и мы должны были сделать все, чтобы не допустить его ареста. Нет ничего лучше заступничества масс. Лозунги «Руки прочь от Неруды!», написанные белым мелом и черной краской, смотрели со стен Сантьяго, как graffiti [155] . Однажды воскресным утром я выступал с речью в самом большом театре Сантьяго «Кауполикан». Вдруг ко мне подходит один товарищ и подает листок бумаги. Это воззвание. Я медленно читаю его семитысячной аудитории. «Сегодня в два часа дня в аэропорт „Серильос“ прибывает Пабло Неруда. Мы все должны встречать его, чтобы не допустить вмешательства полиции». Призыв был воспринят присутствовавшими

как слово Священного писания. Люди готовы выполнить свой долг. И никто не желает больше ничего слушать. Все вскакивают как один, и возбужденная толпа устремляется в аэропорт.

155

Граффити (ит.) — древние надписи, рисунки, нацарапанные на стенах зданий, сосудах.

Неруда не прилетел! Неужели его схватили где-нибудь по дороге, ведь в Южной Америке столько диктаторских режимов. А может, он уже прибыл в Чили и тут же был схвачен, несмотря на то, что приказ о его аресте отменили после трехлетней борьбы? Мы теряемся в догадках. Едем к его другу Карлосу Васальо, который потом, при правительстве Сальвадора Альенде, станет чилийским послом в Италии, и пытаемся заказать телефонный разговор, хотя в те времена переговорить с отдаленными пунктами было не так просто, как теперь, а о таком чуде, как автоматическая связь, не приходилось и мечтать. Мучительные часы ожидания. Нет, в Италии его нет. Где он? Не знаем. Уехал в Швейцарию. Звоним в Женеву. Разговариваем с испанским поэтом Эррерой Петере. Да, Неруда здесь был, но уехал во Францию. Просим навести нас на след. Мы по-прежнему боимся за него. В конце концов узнаем, что поэт несколько дней гостил в Монтевидео у своих друзей Мантарасов. Когда 12 августа он прибыл в Сантьяго, я не сказал ему обо всем этом ни слова. Но потом, уже годы спустя, спрашивал несколько раз: «Что тогда произошло, Пабло?» В ответ он смотрел невинно и непроницаемо. Я расписал ему в ярких красках, как здесь все было, наши бессмысленные метания, смешную в своей решимости толпу перед театром. Он, такой смешливый, даже не улыбнулся. Наоборот, посерьезнел. Я не сразу сообразил, в чем дело. Может быть, он и в самом деле должен был хранить тайну Капитана, плывя на итальянском пароходе в Южную Америку с Росарио де ла Серда и указывая ложный маршрут, чтобы не открыть секрет любви? Не знаю, удалось ли обмануть ту, ради которой все это было затеяно, но мы-то поверили безоговорочно. Это были хитрости поэта и его любви, он оправдывал себя тем, что был обязан завершить свое детище, не мог бросить перо, закаленное в горниле «холодной войны» и пылких страстей: ведь он и в самом деле писал каждый день, пока вершины Анакапри не окрашивались закатным пурпуром.

114. Полигамия и дезинформация

Практически все желали возвращения Неруды. Существует документ, который свидетельствует об этом почти полном единодушии. Под письмом, содержавшим требование разрешить поэту вернуться на родину, подписались немногие, но эти имена представляли огромное большинство чилийцев. В алфавитном порядке стояли подписи новеллиста Эдуардо Барриоса, руководителя демохристианской партии Эдуардо Фрея, Карлоса Ибаньеса, который в сентябре того же года будет избран президентом республики, преподавателя и писателя социалиста Эухенио Гонсалеса, Габриэлы Мистраль, историка Франсиско Энсины и политического деятеля радикала Марсиаля Моры.

Это требование вызвало бурный гнев в официозной газете. Гонсалес Видела распорядился предать декларацию анафеме. Автор пасквиля не решился выступить под собственным именем, подписавшись двусмысленным псевдонимом «Историк». 30 марта правительственная газета опубликовала редакционную статью под названием «Дело Неруды». Нельзя сказать, чтобы эта инвектива была произведением искусства. Автор ее заявляет, что ему пришлось совершить над собой насилие, дабы обратиться к столь неприглядной истории, как «вся эта шумиха, которую международный коммунизм поднял в нашей стране вокруг возвращения главы упомянутой секты Пабло Неруды». О боже! Его, разумеется, с души воротит от подобных материй, ведь «существует же естественное право, оно не допустит, чтобы остался безнаказанным тот, кто преступил закон, наносил оскорбления, занимался клеветой упорно и подло». Оказывается, «шумиху» затеял Коминтерн, он-то и «подготовил письмо, которое, среди прочих, подписали член либеральной партии, бывший депутат, набравший 1800 с чем-то голосов, ныне историк дон Франсиско Антонио Энсина; редактор „Меркурио“ дон Эдуардо Барриос, возглавлявший кампанию по выборам в президенты сеньора Ибаньеса дель Кампо; поэтесса Габриэла Мистраль». Статья отнюдь не проникнута уважением к этим именам. В ней сообщается далее, что авторы письма хотят убедить народ, будто бы «сеньор Неруда преследуется по

политическим мотивам… а это наглая ложь. Против сеньора Пабло Неруды было возбуждено два процесса в чилийском суде: один — за публичное оскорбление и клевету, возбужденный на основании декрета-закона № 425 и Уголовного кодекса, второй — за двоеженство…». Как полагает самозваный «Историк», первый процесс не слишком заботил сеньора Неруду, а беспокоил его второй. Сеньора Неруду якобы задело за живое извещение о втором судебном процессе, возбужденном его женой, «голландской подданной, которую он покинул на Яве и которой в Чили отказал в алиментах, на что она имела полное право».

Гонсалес Видела лично, хотя и на казенные деньги, приказал доставить из Голландии Маруку Ахенаар. Она оказалась в мире, которого совершенно не знала, в мире махинаций, где ей к тому же посулили баснословную сумму. Президент предоставил ей адвоката, и она подчинялась ему, как автомат. Она оказалась захваченной маховиком неведомого и страшного механизма, попала в поистине кафкианскую ловушку, была совершенно сбита с толку, словом, она не отвечала за свои поступки. Ею манипулировали, словно зомби^{131}. Она не понимала, кто и к чему ее принуждает.

К тому же, добавляет «Историк», поборники возвращения Неруды не просят за него, а требуют «восстановления справедливости». Неслыханная наглость! Они играют на заявлениях Неруды, сделанных в Мехико и в Париже.

«Не будь сия история столь оскорбительна для страны, которой выпала печальная участь стать его родиной, она оказалась бы достойна самого язвительного смеха — ведь всем известно, какую жизнь изнеженного восточного владыки вел поэт-политик в Чили и за границей на денежки рабочих, зараженных международным советизмом».

У этого «Историка», столь «объективного», есть еще одна причина лить слезы. Он чувствует, что остался в одиночестве. В самом деле, только «Диарио илюстрадо», ультраконсервативный орган, сопровождает «Историка» в его крестовом походе. И только один политик-традиционалист, депутат Луис Вальдес, вслух заявил, что, если Неруда все же вернется в Чили, он потребует, чтобы суд вынес ему приговор за «оскорбление» родины. Это единственное, что может утешить Вальдеса.

Неруда загодя готовит свое возвращение и рассылает с этой целью несколько писем. Он возвращается не спеша, пароходом, вместе с Матильдой. Ему приходится проявить изобретательность: он дает неточные сведения о своем пути, чтобы никто не мог установить место его нахождения до тех пор, пока он сам не сочтет это необходимым.

27 июля 1952 года на пути в Чили он отправляет с борта неторопливого парохода «Коста де Африка» открытое письмо: «Я возвращаюсь домой, призванный моим народом. Буду в Чили в середине августа». Это политическое послание. Он добавляет: «У нас, чилийцев, много дел». И, не называя адресата, отвечает пресловутому «Историку»: «Всю мою жизнь я посвящу защите чести Чили».

26 июля, в тот день, когда я прервал свою речь в театре «Кауполикан», чтобы призвать присутствовавших встречать Неруду, он не приехал. Это произошло лишь 12 августа. Пожилая работница вручила Неруде букет засохших цветов — они были так свежи и прекрасны, когда она бросилась в «Лос Серильос» встречать его в первый раз, а он не приехал. В тот вторник он вышел из самолета в сопровождении Астольфо Тапии, Карлоса Викуньи Фуэнтеса и Серхио Инсунсы, которые ездили его встречать в Монтевидео. Они составляли комитет, организовавший встречу Неруды в Америке до его въезда в Чили; кроме того, эти три товарища охраняли Неруду от все еще вероятных покушений на его свободу со стороны диктаторского режима.

Увидев поэта, все собравшиеся на аэродроме запели национальный гимн.

По законам страны Неруда мог быть арестован прямо в «Лос Серильосе», поскольку был объявлен в розыске. Но ничего не произошло. Даже таможенники лишь для виду открыли его чемоданы. На следующий день «Меркурио» перестала называть его Нефтали Рейес — имя Пабло Неруды было легализовано.

Светило яркое солнце, когда мы с Сальвадором Альенде, в ту пору кандидатом в президенты от Народного фронта, одним из секретарей которого я был, поспешили на телефонную станцию в Кильоте. Альенде поздравил поэта с возращением, потом взял трубку я.

На следующий день на площади Бульнес состоялся митинг в честь приезда Неруды. В своей речи он призвал чилийцев, разъединенных политическими сражениями из-за предстоящих выборов, служить делу мира во всем мире и процветанию отечества.

Большой шумной компанией мы прикатили в «Лос Гиндос». Два карабинера записывали номера автомобилей, останавливавшихся у ворот.

В интервью, которое брала у Неруды для журнала «Эрсилья» его давняя приятельница Ленка Франулик, поэт заявил, что происходящая в Чили борьба не может рассматриваться только как предвыборная. Он, естественно, будет поддерживать Альенде, но это всего лишь этап длительной борьбы.