Несекретные материалы
Шрифт:
Сначала бедный Кешка просто сидел в консультации, отвечая на вопросы типа: «Какое количество отпускных дней положено больному язвой желудка?» Клиенты с уголовными делами предпочитали обращаться к мужчинам постарше или к женщинам моего возраста с волчьим взглядом. С горя Аркашка отпустил жиденькие усики и стал похож на небритого петушка, солидности ему чахлая растительность над губой не прибавила. Со временем дело все же сдвинулось с мертвой точки, и появились первые подзащитные: мелкий жулик, выдававший давно потерявший всякий вид и вкус кофе за первоклассную «Арабику»; студент, напившийся до беспамятства и укравший в ларьке два «Сникерса»; алкоголик, взломавший во дворе машину соседа…
– Если б удалить из московских СИЗО всех идиотов, кретинов и мелких жуликов, – возмущался Аркашка, – то можно было бы настоящих преступников содержать в нормальных условиях. А то ведь и людей мучают, и закон частенько нарушают: места-то не хватает, вот и попадают подельники в одну камеру! Ну скажи, что за опасность исходит от жулика, сперевшего по дури пару шоколадок? Ну ладно, суди его справедливым судом, возьми подписку, но сажать! А у милиции свой расчет – тюрьмы переполнены, следовательно, правоохранительные органы работают.
Потом стали появляться новые дела, несколько очень серьезных, и вот очередное…
– Хочешь почитать? – предложил Аркашка и подсунул свой блокнот.
Я стала просматривать странички, исписанные его крупным, ясным почерком, и через минуту не знала, плакать мне или смеяться.
Два путевых рабочих, Гвоздев и Подольский, слили из цистерны три литра спирта. Обрадованные неожиданной удачей, мужики прибежали с банкой в бытовку, где преспокойненько обедал третий участник трагической истории – путеец Никандров. Работяги решили угоститься дармовой выпивкой, но обнаружили, что в вожделенной «огненной воде» плавают щепки и соринки.
– Не беда, – почесал в затылке Гвоздев, – процедим.
Сказано – сделано. Принялись искать подходящий кусок материала, перерыли бытовку – ничего. И тут бедолаге Никандрову пришла в голову восхитительная мысль.
– Братцы, – закричал он, – жена велела памперсы для дочки купить, ща через него и сольем.
Моментально распотрошили упаковку «Хаггис», вытащили один, поставили под него кастрюльку, а сверху принялись аккуратно плескать спирт. Когда банка опустела, мужики, радостно потирая руки, подняли отчего-то сильно потяжелевший памперс и обалдели – пусто. Весь напиток впитался внутрь. Обозленные парни принялись выкручивать «Хаггис», но «ковбой» стоял насмерть, из него не выдавилось ни капли. Как и обещала реклама, памперс превратил жидкость в гель. Несчастные работяги разобрали предмет ухода за младенцем на составные части – ничего, кроме слегка влажных внутренностей. Каким образом три литра жидкости ухитрились исчезнуть в небольших бумажных штанишках, оставалось загадкой.
– Во, блин, дает, – только и смог вымолвить Никандров.
– Все из-за тебя, козел, – обозлился Гвоздев.
– Сам козел, – ответил Никандров.
Слово за слово, завязалась драка, в пылу которой, говоря языком протокола, «Гвоздев нанес Никандрову семь ранений колюще-режущим орудием, несовместимых с жизнью и повлекших за собой смерть последнего». Итог «памперсной» эпопеи – один труп и увезенный в СИЗО Гвоздев. Он-то и стал Аркашкиным подзащитным.
– Теперь представляешь, что станет с судейскими, когда они ознакомятся с делом? – спросил грустно Кешка. – Ну, судья, предположим, удержится, а народные заседатели просто сдохнут со смеху!
«Очень смешно, – подумала я, роясь в атласе, – можно просто обхохотаться, убили человека из-за выпивки!»
Глава
Деревня Горловка располагалась, как и говорила Сюзи, в сорока километрах от Москвы. Я довольно быстро добралась до нужного места по шоссе, потом еще какое-то время «Вольво» подпрыгивал на ухабах проселочной дороги, и передо мной возникла маленькая, узенькая и весьма грязная речка. Единственный мостик представлял собой несколько полусгнивших бревнышек. Нечего было и думать о том, чтобы переехать его на машине. Вдали, на пригорке, виднелись избушки – это и была Горловка.
Вздохнув, я заперла машину и пошла по шаткому сооружению. Гнилые деревяшки угрожающе подрагивали. Интересно, как заезжают в этот населенный пункт местные жители? Ведь привозят же им хлеб, продукты, почту, наконец.
Но, уже оказавшись на окраине деревни, поняла: Горловка брошена или почти брошена. На узенькой улочке стоял с десяток домов – покосившихся и почерневших, окруженных поваленными заборчиками. Избы смотрели на свет выбитыми окнами, двери были нараспашку. Не лаяли собаки, не кричали дети, не кудахтали куры. Только один дом, самый последний, выглядел жилым. Во дворе на веревке моталась пара тряпок, а дверь украшал пудовый ржавый замок. Я потрогала его руками и вздохнула. Может, хозяин здесь, просто поехал за продуктами? Подожду немного, а пока осмотрю окрестности.
Дорога пошла вниз и запетляла в лесу. Я медленно шла по тропинке, вдыхая терпкие осенние запахи. День стоял непривычно теплый и сухой, такие, как правило, выдаются в начале октября. Внезапно ели расступились, и перед глазами предстал двухэтажный заброшенный дом, явно бывшая барская усадьба. Над входной дверью висела вверх ногами вывеска – «Летняя дача детского сада ь 2456».
Все ясно: в советские времена многие детские учреждения вывозили своих воспитанников в Подмосковье. Настоящее спасение для работающих родителей и одиноких матерей. Стоило копейки, и ребенок весь день присмотрен, накормлен и на воздухе. С приходом дикого капитализма институт детского отдыха тихо начал отмирать, и передо мной одна из таких заброшенных дач.
Внутри оказалось несколько просторных комнат, огромный зал, кухня, ванная, но мебели нет, и обои повисли клоками…
Я вышла через заднюю дверь, прошла еще немного берегом реки и наткнулась на кладбище. Безжалостное осеннее солнце освещало заброшенные могилы. Человеку свойственно не думать о смерти, но если уж все равно похоронят, так лучше здесь – в полной тишине, над рекой, под деревьями, где поют птицы…
Я толкнула ржавую калитку и вошла внутрь. Погост делился на две части – в одной несколько замечательных мраморных памятников, в другой – простые деревянные и железные кресты.
Первое надгробие представляло собой фигуру коленопреклоненного ангела. «Гликерия Корзинкина, урожденная Рокотова, 1836–1901 гг., Федор Корзинкин 1829–1900 гг.». Бог мой, это же предки Базиля! Следующая могила принадлежала Михаилу и Варваре Корзинкиным, рядом детские захоронения – младенец Петр и отроковица Анна, в самом углу Дормидонт и Прасковья Корзинкины, скончавшиеся аж в 1856-м и 1861-м годах.
На второй территории масса мелких холмиков, на крестах разные фамилии, последний раз тут хоронили в 1986 году – Авдотью Козлову. Прожила бабуля большую жизнь, родилась в 1906 году. В самом конце стоял обычный, уже почерневший деревянный крест. Я с трудом разобрала буквы. «Господи, упокой с миром невинно убиенных Андрея, Марию и Трофима Корзинкиных, 1917 год». Значит, тут покоятся прадедушка и прабабушка Базиля, родители его деда Николая, убитые восставшими крестьянами! Где же могилка младенца Земцова, в которой якобы спрятан клад?