Несекретные материалы
Шрифт:
Я вновь вернулась на «богатую» территорию и стала осматриваться. В левом углу за оградой еще какой-то холм. Я перелезла через изгородь и увидела небольшой каменный обелиск – «Прости, господи, нашей дочери грех самоубийства. Анастасия Корзинкина 16 лет, младенец Земцов».
Бедная девочка! Небось забеременела незамужняя и не снесла позора – убила себя и незаконнорожденного сына, вот почему могилка за оградой и креста нет. Но где камень, который требуется повернуть?
Я излазила весь холм, никаких камней нет и в помине, только небольшой, примерно метровый обелиск. Может, его и имел в виду умирающий
Памятник из белого, слегка потемневшего мрамора стоял намертво. Я дергала неподатливый кусок, пыталась расшатать – все без толку. Через полчаса зряшных усилий решила присесть на небольшую, слегка расколотую мраморную скамеечку и закурить. Привычный вкус «Голуаз» успокоил нервы, и захотелось пить. Солнце светило ярко, щедро освещая кладбищенский пейзаж. В траве, все еще высокой и, несмотря на ноябрь, почему-то зеленой, блестел какой-то предмет. Я присела на корточки и подняла золотую зажигалку «Ронсон» с выгравированной буквой «В». Так, Базиль приезжал сюда. Симпатичную безделушку Зайка подарила Корзинкину на это Рождество, обозначив на ней первую букву его имени «Basil». Значит, он тоже сидел на скамеечке и скорей всего зачем-то наклонился, вот плоская, маленькая штучка и выпала из кармана.
Я принялась внимательно осматривать низ скамейки, пальцы ощупывали «ногу», вдруг именно ее надо повернуть? Внезапно под руками что-то продавилось, раздался тихий скрип, и обелиск слегка отъехал. Я разинула рот. Вот оно что! В скамеечке скрыт механизм, отодвигающий камень, а я случайно нащупала «кнопку» – один из мраморных кирпичиков, на который просто требовалось нажать.
Подойдя к тайнику, заглянула внутрь. Небольшая, аккуратно отделанная ниша, абсолютно сухая, без признаков паутины. Ясно, что Корзинкин приезжал на кладбище, скорей всего нашел клад. Дедушка прав – такую «хованку» трудно обнаружить случайно. Я вот знала, где искать, да и то сразу не догадалась!
Обратный путь в деревню показался необыкновенно длинным, и, когда вновь возник заброшенный детский сад, я слегка притормозила и с грустью поглядела на выбитые окна. Значит, вот оно, родовое гнездо Корзинкиных, милый отчий дом, знававший веселье свадеб и грусть похорон… Стоит никому не нужный и умирающий, впрочем, как и сам род Корзинкиных. У Сюзетты и Базиля детей нет, и скоро ветвь засохнет.
В деревне за время моего отсутствия не произошло никаких изменений, та же мертвенная тишина, только с двери кажущегося жилым дома пропал замок и поубавилось тряпок на веревке.
Я взобралась на покосившееся крылечко и крикнула:
– Есть кто дома?
– Входи, не заперто, – отозвался бодрый мужской голос.
Я вошла в просторную кухню. Спиной к двери стоял одетый в какую-то рванину мужик. В руках он держал ухват и орудовал им в огромной русской печи.
– Здравствуйте, – пробормотала я.
Мужик повернулся, и стало понятно, что передо мной древний старик, еще крепкий, но невероятно старый. Все лицо хозяина избороздили морщины, и оно походило не на печеное яблоко, а на потрескавшуюся почву пустыни. Темная то ли от летнего загара, то ли от возраста кожа, запавший рот и неожиданно ярко-васильковые глаза под седыми кустистыми бровями.
– Здорово, дочка, коли не шутишь, – громко ответил хозяин, с грохотом ставя черный котелок на подставку. –
Он порылся в шкафчике, вытащил две тарелки с золотыми буквами «Общепит», алюминиевые ложки и хлебницу с кусками кривого серого батона.
– Уж извиняй, – проговорил дедок, – булки сам пеку. Раньше из сельпо таскал, а теперь тяжело стало. Далеко ходить-то, все десять километров будет, вот муки, крупы, сахару да масла приволоку, и все – сдох коняшка. Раньше, пока жена жива была, здорово у нее хлеб получался, а у меня никак. Вроде кладу все то же, что и она, а выходит – пшик. А еще раньше тут и магазин был, и электричество, и газ… Сейчас ничего, свечку жгу.
– Что ж не уедете?
– А куда? Дитев господь не дал, в дом для престарелых не хочу, пусть уж лучше тут, возле старухи, похоронят, рядом с Авдотьей. Последние мы из горловских остались, все поперемерли, теперь вот один. Я вот как придумал: домовину сколотил и в сарай поставил. А на почте предупредил, как пятого за пенсией не явлюсь, значит, помер. Деньги себе заберите, только меня в гроб положите да заройте. Обещали сделать. Да уж небось недолго.
– Сколько же вам стукнуло? – вырвалось у меня.
– В 1902-м крещен, – ответил дедок.
«Это ж почти сто лет! Как он тут живет один?!» Словно услышав мои мысли, старик сообщил:
– Нормально живу. Колодец хороший, огород сажаю, картошку, капусту, морковку, свеклу выращиваю, куры были, да передохли, заразы, а так все хорошо! Газеты вот куплю раз в месяц и читаю. Глаза видят, уши слышат, мозги варят, чего господа гневить и жалиться? По городам мужики в моих летах давно покойники или инвалиды, а я даже очков не ношу.
Он с завидной скоростью принялся уничтожать перловку. Я зачерпнула крупинки и пожевала – больше похоже на кашу, чем на щи, но необыкновенно вкусно – ароматно и во рту тает. В два счета я умяла тарелку, заслышав, как ложка царапает по дну, дедуля усмехнулся.
– Ну как тебе, дочка, суп из печки?
– Бесподобно!
– То-то и оно, совсем другое дело, не то что на газу или керосине, дух совсем иной.
Он полез в мешочек, висящий на окне, вытащил оттуда горсть самосада, скрутил из газеты козью ножку и со вкусом задымил. Я вынула «Голуаз». Дед неодобрительно крякнул.
– Вот это зря, ты же баба, негоже курить, небось и водку пьешь?
– Нет, только курю, а вы, наверное, помните Корзинкиных?
– Господ? А то нет! Пятнадцать стукнуло, когда кормильцев красноармейцы расстреляли.
– А говорили, крестьяне убили…
Дедок от возмущения аж поперхнулся:
– Чтоб мы, да своих господ? Слушай, как было!
Дед раскраснелся, то ли от съеденных щей, то ли оттого, что внезапно получил внимательную слушательницу. Рассказ его оказался обстоятельным и изобиловал кучей нужных и ненужных деталей.
Корзинкины обитали в Горловке всю жизнь. Во всяком случае, прабабка моего собеседника вспоминала, как ее мать получила от господ на свадьбу избу и корову в приданое. Принадлежали им по прежним временам не только Горловка, но и Сергеево, Костино, Павлово, Марьино да еще штук пятнадцать деревень. Словом, типичные крепостники, угнетатели трудового крестьянства, как писали в моих детских учебниках истории.