Несколько дней из жизни следователя (сборник)
Шрифт:
Часто таких следователей упрекают в медлительности — волокитчики, мол, ведут следствие месяцами. Да что там месяцами— годами, случается. И только немногие представляют себе, какой поистине громадный, чудовищный объем работы приходится проделать. Только в этой автоклубовой эпопее следственное производство составило сорок три (!) тома! Шесть обвиняемых, триста девяносто три свидетеля приглашены в суд... А допрошено гораздо больше, и многие не по одному разу. Там и свидетели некоторые всего на полшага отстали от обвиняемых, их самих нелегко было убедить в необходимости говорить правду. И попробуй наберись смелости, скажи ее, если ты был старостой учебной группы, собрал перед экзаменами деньги с курсантов
Белов не считает себя узким специалистом — разоблачи, подсчитай убытки и гони дело в суд. А как быть с причинами и условиями, породившими злоупотребления? В данном случае — это поспешность и непродуманность организации автомотоклуба без наличия материальной базы и удовлетворительных преподавательских кадров. Плюс вездесущая бесконтрольность. По этому поводу направляется исчерпывающая информация в соответствующие инстанции: пусть знают на будущее.
Но убытки измеряются не одними рублями. Поэтому в обвинительном заключении он особо выделяет — взяточники из автоклуба не только наводнили город малоквалифицированными водителями с незаслуженно высокой классностью, но и вовлекли в орбиту своей преступной деятельности несколько тысяч человек, среди которых много молодежи. А это уже — особая социальная опасность!
Когда-то, в конце сороковых годов, начинающему следователю Белову, только что окончившему двухгодичную юридическую школу, злобно бросил сельповец, беспардонно обжуливавший деревенских послевоенных вдов и сирот:
— Да что ты знаешь о жизни, сопляк? Видел я таких голубоглазых брюнетиков... А на маменькиных сынков и вовсе плевать хотел...
Белов тогда промолчал — следователю не обязательно рассказывать арестованному свою биографию в воспитательных целях.
...В грозном сорок втором он досрочно получил аттестат зрелости. В том же году в блокадном Ленинграде умер его отец, затем мать. Старший брат, кадровый офицер, погиб под Москвой. Обо всем этом Иван узнал позднее, когда представился случай сбегать домой. Увы, и самого дома не было — разбомбили... О смерти родителей узнал от двоюродной сестры; где они похоронены выяснить не смог. В восемнадцать лет — один как перст на свете...
— Обиделись вы на него, Иван Иванович? — спросил я.
— Не то слово. Сами знаете, обижаться нам не положено. Но каков тип. Посмотрите обвинительное заключение по его делу (v Белова богатейший архив. — М. X.). Работал один в семье, зарплата скромная, на иждивении трое детей, жена, мать. А при описи имущества у жены насчитали двадцать восемь платьев, двенадцать юбок, четырнадцать халатов, у хозяина — пятнадцать шелковых сорочек и сорок прочих; девятнадцать скатертей. По тем временам это был неслыханный разврат, у понятых глаза буквально на лоб полезли.
Да, теперешний расхититель не чета тогдашнему. Ему уже не нужно захламлять квартиру сорочками, халатами и скатертями сверх обычных потребностей. Зато в число обычных потребностей попадают импортные стереосистемы, дорогая кино- и фотоаппаратура, дача с сауной, драгоценности, а по возможности и валюта. На черный день.
И вообще, рассуждаем мы с Иваном Ивановичем, в целом облик современного «делового человека» резко изменился. Он стал культурнее, зато изощреннее, умнее, осторожнее. Он не жадничает, сколько надо выделяет из своей добычи на обеспечение тылов, делится с нужными людьми, готовит на всякий случай тайных и явных защитников. И голыми руками его не возьмешь, нет, не возьмешь. Он не станет оскорблять. Он просигнализирует куда надо, что следователь отрывает от работы людей и ставит под угрозу выполнение плановых и сверхплановых заданий, то есть дезорганизует производство. Он вовремя сочинит и
Невдомек ему, что стращание не достигнет цели. Человек, побывавший на Ленинградском фронте и неоднократно с тяжеленной рацией на плечах ходивший в разведывательный бой в составе штурмовых батальонов, из которых мало кто уцелел; человек, по пояс мокнувший в Сенявинских болотах и пивший воду из подернутых зеленой ряской ям; человек, закончивший войну в Прибалтике и всегда умевший преодолеть неизбежный, как он считает, страх, — не пугается даже убедительных угроз.
Я вообще убежден, что Иван Иванович — очень смелый, хотя он наверняка удивился бы, скажи я ему об этом. На самом пороге своей следовательской работы, перед выпуском из школы, он женился на дочери «врага народа» (по тогдашней печальной терминологии), впоследствии известного ученого. Тут бы хорошо сказать — ему, мол, и в голову не приходило, что сильно рискует. Нет, очень даже приходило. Но не пришло в голову поступить иначе...
Однако вернемся к обвиняемым, которых следователь выбирать не вправе, кому нельзя заявить отвод — какие попались, с теми и работай, ищи контакт, находи нужный язык, лучше всего общий.
С большинством из них у Белова складываются нормальные, в лучшем смысле этого слова деловые отношения. И в обвинительном заключении он обязательно подчеркнет: такой-то искренне раскаялся, своими показаниями способствовал наиболее полному раскрытию преступления, что является смягчающим ответственность обстоятельством. Пишется это не столько для суда, сколько для признавшегося и других, кто будет в суде.
Случается иное — человек рассказывал все как на духу, каялся, выворачивал наизнанку не только себя, но и компаньонов. И вдруг — передумал. Сменил курс на прямо противоположный, от всех признаний и разоблачений отказался. Такое редко происходит по собственной инициативе, чаще всего это результат консультаций с «бывалыми» людьми: не признавайся, хуже не будет.
Белова такие ситуации не ввергают в панику. Ибо любое признание, не подтвержденное объективно, гроша ломаного не стоит; а подтвержденное — что ж, пусть в любой момент забирается. Единственное, о чем он тогда просит, письменно изложить мотивы прежней позиции и причины ее изменения.
«Я заведомо оклеветал и оболгал людей, которым якобы отправлял в магазины качественные фрукты под видом нестандартных», — написал один.
«Если обвиняемый признал, что способен оклеветать честных людей, то тем более он способен лгать и изворачиваться в процессе следствия и суда при очевидности совершенных им преступлений».’ Это, как вы догадались, уже из обвинительного заключения. И здесь тоже проявляется высокий профессионализм следователя.
На днях мне довелось побеседовать с одним из его нынешних подследственных. Вздумай он напропалую хвалить Белова за его человеческие качества, справедливость и объективность, я бы еще усомнился в его искренности. Но он не хвалил, во всяком случае не считал это похвалой:
— Знаете, мне ваш Белов непонятен. Я многое рассказал ему, отдал все, что скопил. Ну, кое-что он сам нашел. Пусть занялся бы теперь другими. Того, что я натворил, хватит на солидный срок. Так нет, ему кажется, что я не во всем признался. Подсчитал чуть не до копейки, сколько у меня могло остаться и уговаривает или выдать деньги, или указать, кому они переданы. Будь его воля, наверное, все бы ходили в таких же кроличьих шапочках, как у него, и в сторублевых пальтецах. Хотя в логике ему не откажешь...