Несладкая жизнь
Шрифт:
Он схватил с тумбочки мобильник и набрал знакомые семь цифр.
Друг ответил не сразу, его голос был хриплым и сонным. Давид понял, что он даже не знает, который час, – в палате не было часов.
– Какого хрена… – начал было Артем, но потом, видно, посмотрел на определившийся номер и мгновенно проснулся. – Это ты?! Как ты?
– Это ты мне должен объяснить. Что случилось?
– Господи, я не знаю… Клянусь, я ни при чем.
– Ага, а тогда почему так суетишься? Блин, ну неужели ты…
– Да как ты можешь вообще меня подозревать! – закричал Артем. – Кто ты после этого?!
– Что
– Но это правда! Я сам вколол себе три. Наверное, ты слишком много всего намешал, вот так и подействовало… У тебя ведь был кокс?
– Издеваешься? Кто же идет с незнакомыми девками в отель без кокса?
– Ну вот! – восторжествовал Артем. – А я уже неделю не употребляю.
– Да? – с сомнением переспросил Давид. – А что же меня не предупредил?
– Да откуда мне было знать? Знаешь, я сам как перепугался? Решил вообще больше ничего незнакомого не принимать. Когда мне позвонили из Склифа…
– Тебе позвонили из Склифа? – перебил Давид. – Но почему тебе?
– Потому что мой номер был последним определившимся в твоем телефоне… Близняшки-то вызвали «Скорую» и дали деру… А я еле уговорил там, чтобы на тебя карту не заводили! Двести баксов врачу дал. Зачем тебе лишняя огласка?
– А как я оказался здесь? Ты хоть знаешь, что я сейчас в гребаной Ярославской области, в какой-то элитной психушке?!
Артем помолчал. Давид слышал в телефонной трубке его насупленное сопение.
– Пришлось позвонить твоему отцу.
– Только не это, – простонал Давид.
– А что мне было делать, что? – взвился Артем. – Ты весь синий, у тебя пена изо рта идет, вот-вот копыта откинешь! А врачи так брезгливо на тебя смотрят, да еще и переговариваются между собою: мол, наркоман паршивый. Вариантов было два: либо сказать им, кто ты, чтобы забегали. Либо… Либо то, что я и сделал… Слушай, ну как ты там? Тебе очень хреново?
– Все бы хорошо, да вот только меня запихнули сюда на двадцать дней. И говорят, что раньше уйти нельзя. У меня нет ни денег, ни одежды… Только дурацкая больничная пижама. Папа трубку не берет.
– Может, оно и к лучшему? Отдохнешь на свежем воздухе, поешь нормально… Врачи тебя понаблюдают.
– Нет уж, обойдусь. Ты можешь за мною приехать?
– Что? Когда?
– Чем скорее, тем лучше! Желательно прямо сейчас! Только захвати с собой одежды. Тут на окнах решетки, но я попробую выбраться по пожарной лестнице…
– С ума сошел? Чтобы ты упал с нее и ногу сломал? Что мне твой папаша тогда скажет? Он и так меня виноватым считает! Так на меня посмотрел… И не поздоровался даже, там, в Склифе… Я считаю, тебе нужно пройти декоксикацию. Это ведь твое здоровье, печень твоя…
– Вы все тут сговорились, что ли?!
– Послушай, До, сейчас четыре утра. Давай я тебе завтра на свежую голову позвоню, а? Вместе мы что-нибудь придумаем.
Позвонили из Углича.
Мама сгорела. Надо приехать на похороны. Можно не торопиться – хоронить нечего. Горстка пепла – все, что осталось.
Мама торговала на набережной своими картинами. Никто не хотел брать, несмотря на заниженную цену и полное отсутствие конкуренции. К тому же в последнее время она
Однажды к ней, одиноко сидящей на каменном парапете, подошел заезжий москвич, отрекомендовавшийся искусствоведом.
– Вам бы что попроще писать, – посоветовал он. – Храм на крови царевича Дмитрия нарисовали бы – иностранцы с удовольствием купят. А у вас… Какое-то параноидальное творчество.
Впрочем, одну картину он все же взял – ту, где желтые коты спали на фоне оранжевого неба. Заплатил сто долларов – мама не называла цену, она бы и не посмела столько попросить.
На радостях купила водки и красной икры, позвала соседей. Соседи съели икру и разошлись по делам, а она достала мольберт, краски, закрепила холст. Для того чтобы нарисовать церквушку на горе, ей не надо ловить вдохновение. Может быть, москвич был прав, может быть, она на церквушках этих обогатится. Еще и дочке поможет. Одна картинка – сто баксов! А то и двести.
Подожгла «беломорину». Непотушенная спичка упала на палитру.
Про картины Насте потом, всхлипывая, рассказывала соседка. Про непотушенную спичку – равнодушный милиционер.
Настя сорвалась, наскоро запихнула в рюкзак чистую футболку, зубную щетку, смену белья, деньги кое-какие. Приехала засветло. Вместо покосившегося дома обнаружила обугленные бревна. За те два дня, что прошли от маминой гибели до Настиного приезда, кто-то разворовал огород – картошку выкопали, сливы ободрали, розы срезали. Соседка, мелко крестясь, поднесла ей рюмочку ледяной водки – Настя молча выпила. Происходящее казалось ей нереальным. Она не видела тела и не могла себе представить маму мертвой. Небольшая урна не ассоциировалась с бренным телом. Ей казалось, что она, как в детстве, хоронит «секретик», ничего не стоящую безделушку. И только увидев на новеньком, пахнущем лаком и смолой кресте знакомое имя, всплакнула. Мама никогда не была ей поддержкой. Но было странно осознавать, что теперь она осталась совсем одна.
До станции прогулялась пешком, через парк. Остановилась посидеть на лавочке. Закурила. Курильщицей Настя не была, просто хотелось хоть как-то согреть нутро.
На соседней лавочке сидел молодой человек – странный какой-то. На нем была застиранная пижама явно с чужого плеча, на ногах – резиновые шлепанцы. Вечер был прохладным, Настя поежилась, глядя на посиневшие пальцы его ног. Потом вспомнила, что совсем рядом, за живописным кованым забором, находится клиника – открыли ее недавно. Еще когда Настя жила в Угличе, об этом месте много сплетничали. Кто-то говорил, что там лечат богатых наркоманов, кто-то утверждал, что там находится элитная психушка, а кто-то, заговорщицки понизив голос, клялся, что он видел, как к воротам подъехала длинная черная машина, и из нее вышла чуть ли не Лариса Долина. Врали, конечно. Даже если бы кто-то из знаменитостей вздумал подлечить нервы в крошечном городке на берегу Волги, стали бы они выходить из авто под прицел посторонних любопытных взглядов!