Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени
Шрифт:
Наказания Горну за самовольство не последовало. Карл IX решил, что в сложившихся обстоятельствах важнее было не потерять контроль над солдатами, чем героически погибнуть, пытаясь остановить их бегство. В отношении Делагарди король придерживался иного мнения. Полководец был обязан подавить мятеж в самом зародыше, поскольку прекрасно знал о важности порученной ему миссии. Теперь все надежды на получение Кексгольма и, возможно, Нотебурга рассыпались. Лишившись шведской помощи, царь мог попытаться договориться с поляками. «Плевки, позор и враждебность ожидают впереди. Московиты и великий князь теперь возьмут сторону врага», — писал Карл IX обескураженному полководцу, не знавшему, как оправдаться перед монархом. Еще по опыту героической, но неудачной обороны Вольмара молодой человек знал, что король не признает никаких доводов, которые могли бы объяснить провал военной операции. Надежда оставалась лишь на Христиера Сомме, продолжавшего в глубинах
Когда после сражения под Тверью основная часть шведского войска потянулась назад к границе, Делагарди уговорил одного из самых опытных своих полковников, Христиера Сомме, остаться со Скопиным-Шуйским. Этому офицеру удалось отобрать тысячу наемников, с которыми русские заключили отдельное соглашение на выплату им повышенного денежного довольствия. Содержание столь малого отряда оказалось вполне по силам царскому воеводе. Ни в деньгах, ни в еде наемники не нуждались.
«Питание, пиво и самогонка здесь в достатке, солдаты едят и пьют сколько влезет. Это хорошие и неистощенные края, способные прокормить целое войско», — такие соблазнительные картины сытой и богатой жизни своего отряда рисовал в письме Делагарди Христиер Сомме из лагеря под Калязином, где стояло ополчение Скопина-Шуйского. Он выражал надежду, что полководцу удастся убедить несколько сотен мятежных наемников прийти вместе с Делагарди в Калязин.
Христиер Сомме и его солдаты не представляли собой сколько-нибудь значительной военной силы, но Скопин-Шуйский, нанимая их, преследовал совсем другие цели. Он решил использовать шведских профессионалов в качестве инструкторов, которые могли бы превратить его неумелых ополченцев в настоящих солдат. Под Калязином собралось около двадцати тысяч ополченцев, и каждый день из разных областей России сюда стекались новые и новые отряды добровольцев. Разоренная страна не могла бы прокормить столь многочисленную армию, если бы не поражавшая иностранцев неприхотливость русских в еде. Каждый ратник приходил со своим запасом пищи, представлявшим собой чаще всего кожаный мешочек с толокном — поджаренным и высушенным овсом, измолотым в муку. Горсть этой еды воин разводил в воде и, выхлебав получившуюся похлебку, оставался сыт целый день. Но скромные потребности являлись едва ли не единственным достоинством русских ополченцев. Это была вооруженная толпа, которую могла легко разогнать тысяча польских гусар.
О том, что собой представляли русские армии того времени, сообщает в своих записках, основываясь на личных впечатлениях и рассказах Делагарди, шведский дипломат Петр Петрей. «Когда (русские) услышат, что неприятель близко, и намерены вступить в бой с ним, они не устраивают ни крыльев, ни боевого порядка, ни передового, ни заднего войска, а едут в куче без всякого устройства, имея в середине большое знамя, — писал Петрей о коннице, составлявшей основу русской армии. — Завидев неприятеля издали, они поднимают сильный крик и вой, точно делают важное для них дело, думая таким образом обратить неприятеля в бегство, запугать и проглотить живьем. Потому что от природы они не так, чтобы очень храбры и неустрашимы, так и думают сбить и одолеть неприятеля своим страшным рыком и воем и стремительным нападением. Если же это не удастся и останется напрасным, неприятель идет им навстречу, наступает на горло, храбрость у них и проходит… Они никогда не оглядываются назад, чтобы отступить и занять место для вторичного боя с неприятелем, а думают только, как бы унести ноги и спастись бегством… При первом нападении они стреляют все вместе, только большею частию издали, потому что с трудом подпускают неприятеля так близко, что могут достать его копьем. Выстрелив и не замечая, чтобы их стрелы нанесли такой вред неприятелю, что он очень ослабел, они обращаются в бегство и бегут без отдышки, один за другим, как будто Богу угоднее тот, кто бегает шибче всех».
Эта пренебрежительная характеристика отражала не столько особенности русского национального характера, сколько сильное отставание военной науки у нации, привыкшей отбивать в основном нападения еще более неорганизованных толп татар, приходивших из крымских степей. Тот же Петрей признается, что под защитой инженерных сооружений, оборона которых не требовала хорошей военной выучки, русские превращались в отменных воинов: «Хотя московиты и не особенно храбры и неустрашимы в сражении, чтобы сделать что-нибудь чрезвычайное, однако ж они дерзки, хитры, отважны, если осадить их в обозе, в укреплении или в кремле, и прежде испытают всякую нужду, нежели сдадутся на милость неприятелю, потому что защищаются и сопротивляются длинными баграми, копьями, каменьем и всем, что только придет им в голову. Валы, несмотря на то что они довольно насыпаны землей, имеют у них еще стену из толстых бревен, крепко вбитых в землю, а на них и кругом лежит очень много больших деревьев, которые русские с небольшим усердием могут сталкивать вниз. Когда же подойдет неприятель и полезет на стены, они скатывают деревья и бревна, которые по их тяжести часто причиняют много вреда и убивают много народа. У них нелегко взять крепость ни пушками, ни огненными ядрами, ни другим, употребляемым для того оружием, если только у них есть войско, пища и питье для необходимого содержания».
Шведские инструкторы, приступив к обучению ополченцев, поставили перед собою две главные цели. Во-первых, нужно было научить их сражаться в строю, превращавшем воинов в живую крепость. Во-вторых, следовало научить русских наступательной войне с помощью строительства временных деревянных крепостей, так называемых острожков или блокгаузов, отрезавших противника от путей снабжения.
Прежде всего, как писал Христиер Сомме, он и его люди научили русских орудовать «длинными пиками по нашему образцу», то есть сделали из крестьян пикинеров, способных отразить польскую кавалерийскую атаку. В начале семнадцатого века образцом боевого построения в Европе считались массивные прямоугольные формации пехотинцев, до пятисот человек в каждой, вооруженных длинными копьями. От них требовались лишь выдержка, физическая сила и умение держать строй. Хорошим пикинером мог быстро стать любой крестьянин. Труднее было обучить мушкетеров, располагавшихся под защитой пикинеров. На производство одного выстрела у мушкетера уходило от восьми до десяти минут, и необходимая плотность огня достигалась согласованностью действий стрелков. Первый ряд, произведя выстрел, становился на колено, в это время стрелял второй ряд, принимая ту же позу, что и первый ряд, затем стрелял третий ряд, и так далее. Когда залп делал последний ряд, первый ряд успевал перезарядить мушкеты и был готов возобновить стрельбу. В результате из строя пехоты, ощетинившейся пиками, роями вылетали свинцовые смертоносные пчелы.
Стрельбу в том же темпе можно было производить и в движении. В этом случае первая шеренга мушкетеров, согласовывая свой шаг с мерной поступью пикинеров, выстрелив, уходила назад по флангам. Ее место занимала вторая шеренга, выполнявшая тот же маневр, называвшийся контрмаршем.
Это была так называемая испанская школа, которую постепенно вытесняла более передовая нидерландская, которую хорошо освоили Делагарди и его офицеры. Суть оставалась прежней, но массивные формирования испанского образца основатель нидерландской школы Мориц Оранский заменил на небольшие маневренные подразделения пикинеров и мушкетеров, в которых требовалась еще большая согласованность действий солдат, чем у испанцев. Можно представить, как мучились Христиер Сомме и его инструкторы, превращая в мушкетеров неграмотных и едва умевших считать русских крестьян! Ведь в Нидерландах только процесс заряжания и выстрела составители стрелковых наставлений разбили на сорок три приема! Не легче было привить ополченцам и умение подпустить врага максимально близко. На расстоянии 75 метров достигалась пятидесятипроцентная точность попадания, однако чаще всего применялся другой метод определения оптимальной дистанции огня: залп производился, когда становились видны белки глаз наступающего противника.
Экономя время на производство выстрела, мушкетеры обычно несколько пуль держали во рту, выплевывая их одна за другой по мере надобности. Этот способ ускорения стрельбы был настолько распространен, что даже в документах о переговорах на капитуляцию того времени часто можно встретить фразу о том, что сдающиеся имеют право на свободный уход «с развернутыми знаменами, полным вооружением, горящими фитилями и с пулями во рту». Русские этот прием освоили на удивление легко. Помогла распространенная в их стране денежная система. Единственными ходившими в России монетами были копейки, крошечные скользкие чешуйки неправильной формы, нарубленные из серебряной проволоки. Отправляясь за покупками, русские предпочитали класть их за щеку, чтобы не потерять. Привыкнув хранить во рту свой капитал, ополченцы с той же легкостью совали за щеку и свинцовые мушкетные пули.
Первый экзамен обученному шведами ополчению пришлось выдержать уже в августе. Большой польский отряд под командой гетмана Сапеги, осаждавшего Троицкий монастырь в окрестностях Москвы, пришел под Калязин, чтобы разбить формирующееся там войско. Бой длился целый день, но полякам так и не удалось взять полевые укрепления, выстроенные Скопиным-Шуйским. Христиер Сомме, распределив своих солдат небольшими группами среди всего ополчения, повел русских учеников в атаку и отбросил поляков от Калязина.
В сентябре и начале октября ополчение Скопина-Шуйского совместно с отрядом Христиера Сомме овладело сначала Переяславлем, а затем Александровской слободой, встретив незначительное сопротивление польских и русских сил, воевавших на стороне самозванца. Продвигаясь к Москве, ополченцы возводили острожки, ставя там гарнизоны: такая тактика помогала закрепиться на захваченных территориях при продвижении вперед основного войска. Открылись дороги на столицу со стороны хлебных областей, голод отступал. Стоимость бочки пшеницы упала в пять раз.