Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени
Шрифт:
Погиб Понтус столь же замечательно, как и жил. Пятого ноября 1586 года он возглавлял шведское посольство из восемнадцати человек, заключившее с московитами перемирие в устье реки Плюссы, впадавшей в Нарову. Разукрашенный и вооруженный пушками шнек с послами направлялся к крепости Нарва. При приближении парусника со шведского берега грянул салют, шнек ответил залпом и… разломился пополам. Понтус Делагарди, как и большинство находившихся на борту, погиб в стремительном ледяном потоке. Но это была смерть триумфатора, достойная такого великого воина, каким был Понтус!
Ясно, что иной карьеры, кроме военной, мальчик себе не представлял. Слава отца и высокое происхождение матери Софии Гюлленельм, внебрачной дочери короля Юхана III, в сочетании с собственными усилиями могли открыть дорогу для стремительного взлета.
Начало было многообещающим. Уже в восемнадцать лет Якоб Делагарди отправился во главе полка норландских пехотинцев в Лифляндию, на войну с поляками. Через год вместе
Если за точность этого бравого ответа нельзя ручаться, то главная причина решимости молодых людей известна наверняка. Они опасались королевского гнева. Когда Карл Гюлленельм накануне обороны Вольмара промедлил с оказанием помощи другой шведской крепости — Кокенхусу (у его солдат не было ни пик, ни доспехов), отец дал сыну следующую письменную отповедь: «Ты все время ищешь оправданий. Когда тебе посылают жалованье, у тебя не хватает людей, когда есть солдаты, не хватает провианта, когда есть провиант, у тебя нет пороха или пуль… Может быть, стоит тебе завидеть неприятеля, ты дашь деру до самого Ревеля. Но знай, что в таком случае ты не можешь рассчитывать на Нашу благосклонность и не вздумай когда-либо предстать перед Нашим взором».
Ясно, что ни у королевского сына, ни у его друга после подобной угрозы просто не оставалось выбора. Деревянная крепостица держалась два месяца, но руководителям обороны все же пришлось согласиться на почетную капитуляцию. Поляки разрешили выйти из Вольмара гарнизону, оставив себе самую дорогую добычу — сына Карла IX и его друга, в котором также текла кровь королевской династии Ваза. Король Сигизмунд, которому представили знатных пленников, отнесся к юношам крайне холодно, приказав содержать их с максимальной строгостью.
Если молодые полководцы и надеялись на снисходительность Карла IX, растроганного их мужеством, то первое же письмо монарха своему заточенному в холодной замковой камере сыну рассеяло иллюзии: «В своем несчастье ты должен винить себя одного. Тебе следовало защищаться с большим мужеством и подготовиться к обороне основательнее. Если бы ты запасся всем необходимым, чтобы сидеть в осаде еще какое-то время, несчастья можно было бы избежать и Нам не приходилось бы заботиться о твоем освобождении. Твой посланец сообщил, что ты выдержал всего один или два штурма. Это можно оправдать лишь твоей молодостью».
Отец с сыном так никогда и не увиделись. Гюлленельма освободили лишь через двенадцать лет плена, уже после смерти Карла IX. Последние семь лет, в наказание за попытку побега, знатный пленник провел в ручных и ножных кандалах. Делагарди обменяли на польских пленных через четыре года.
Казалось, военная карьера, так удачно начатая, навсегда рухнула. Король считал Якоба Делагарди, как и своего сына, виновным в сдаче Вольмара, кроме того, поляки освободили Делагарди из плена, взяв с него обязательство, что тот не станет воевать против них. Это значило, что в Швеции ему делать нечего. И Якоб Делагарди отправился за славой и наукой в Нидерланды, к Морицу Оранскому, громившему испанцев, прежних законодателей европейской военной моды, с помощью нововведений в тактике и инженерном деле. Через два года молодой человек вернулся в Швецию знатоком голландского способа ведения войны. На родине его ждала схватка с личным секретарем короля Эриком Тегелем, прославившимся своей беспощадностью при разоблачении заговоров аристократов против короля (даже Карл IX в редкие минуты хорошего расположения духа шутливо называл своего верного слугу Стегелем — пыточным колесом). Кровавый секретарь, решив заполучить имение Делагарди, обвинил его в заговоре с целью передать шведский трон Морицу Оранскому. Но тучи вскоре рассеялись — обвинения оказались слишком абсурдны и бездоказательны. За устройство судьбы Якоба взялись его родственники и друзья, в том числе друг детства Аксель Оксеншерна, будущий канцлер Швеции. Делагарди отправили на восток, подальше от Тегеля, дав ему должность «генерал-лейтенанта всех вооруженных сил в Финляндии». В начале 1609 года король вызвал молодого человека в Стокгольм, предложив тому возглавить военную экспедицию в Россию. Но ведь в Московии придется столкнуться с поляками, против которых Делагарди поклялся не воевать? Подобные моральные проблемы в те времена решались легко. Король своей властью попросту освободил полководца от мешавшей ему клятвы.
Для Делагарди поход в Россию оказался превосходным способом поправить свои финансовые
Когда Делагарди восемнадцатилетним юношей попал в польский плен, он и представить не мог, что его заставят платить, и очень много, за сырой и холодный каменный мешок, в котором его держали, и за жалкую пищу, которая едва спасала от голодной смерти. Однако выбора не было, пришлось дать распоряжение в Швецию заложить у данцигских купцов все драгоценности. Из семейных реликвий он сохранил лишь самую дорогую память об отце — его часы нюрнбергского производства. С ними Якоб никогда не расставался.
После освобождения в 1606 году долги достигли почти трех тысяч далеров. Пребывание в Нидерландах оказалось полезным, но невыгодным. Бедность вынудила его занимать даже на собственное военное снаряжение: командующий вспомогательным войском не мог явиться в Россию оборванцем. Покачиваясь в кибитке, поставленной на полозья, которую влекла к Выборгу по заснеженным финским дорогам упряжка лошадей, полководец учил первые русские слова, повторяя их вслед за данным ему королем в толмачи молодым русским дворянином по имени Дмитрий. Более десяти лет назад царь Борис Годунов, стремясь реформировать страну, послал Дмитрия в числе восемнадцати русских юношей учиться за границу, преодолев сопротивление священников, утверждавших, что появление в России других языков, кроме родного, приведет к распрям и раздорам. Разделив студентов на три равные группы, их отправили в Любек, в Англию и во Францию. Церковники напрасно опасались, что юноши, отравленные европейскими знаниями, вернутся домой разрушителями вековых устоев. Покинуть Европу никто из школяров не захотел, хотя и к наукам, судя по сохранившейся жалобе царю из Любека, многие из них были глухи. На родине появился лишь один, Дмитрий, да и то в качестве подданного шведского короля и в составе шведского вспомогательного войска.
«Сорок соболей», — произносил Делагарди за своим учителем, представляя, как может выглядеть эта главная валюта московитов, единицей измерения которой служили связки соболиных шкурок по четыре десятка в каждой. Уже в следующем году он сможет расплатиться со всеми своими долгами и выкупить семейные реликвии в Данциге. Оплатой станут соболя — русские вознаградят его двадцатью пятью сороками!
Вспомогательное войско перешло границу 26 марта возле деревни Систербэк, где шведов встретил отряд воеводы Ивана Ододурова, присланный из Новгорода. Вместо обещанной двадцатипятитысячной армии на снегу переминалась горстка плохо вооруженных крестьян человек в триста, «более годных для плуга, чем для боя», по свидетельству Видекинда. Воевода объяснил, что основные русские силы посланы на разгон бунтовщиков, грабивших окрестности Копорья. Эта небольшая крепость, находившаяся в руках сторонников Лжедмитрия, стала первым неудачным испытанием для шведов в их русском походе. Делагарди рассчитывал взять Копорье с ходу, но, потеряв при штурме двадцать человек, отступил. Городок оказался хорошо укрепленным, а петарды и пушки, необходимые для регулярной осады, еще тащились по мокрым мартовским сугробам из Выборга. Ничтожную крепостицу пришлось оставить в тылу. Развернув знамена, шведы пошли прямо к Новгороду. Однако многим наемникам так и не удалось увидеть этот второй по величине после Москвы русский город, еще сто лет назад превосходивший не только Москву, но и большинство европейских столиц богатством и размерами. О былом величии напоминало лишь название столицы русского Севера — Новгород Великий. За сто километров до Новгорода к Делагарди прибыли русские гонцы, просившие остановиться, а самому полководцу со свитой прибыть для переговоров.
Пышная встреча искупила неприятный осадок от проявленной союзниками подозрительности. Со стен салютовали из пушек и ружей, а на дороге, ведущей к Новгороду, Делагарди поджидала полуторатысячная делегация лучших людей города, сидевших верхом на лошадях. При приближении шведов конные спешились, и вперед выступил юный богатырь: это был двадцатитрехлетний наместник Новгорода князь Михаил Скопин-Шуйский, царский племянник, выделявшийся огромным ростом и гордой осанкой. К сожалению, сохранился лишь условный портрет этого героя, прославившегося в сражениях Смутного времени, так называемая парсуна, написанная в иконописных традициях. Вплоть до начала восемнадцатого века в России со страхом относились к портретам, выполненным в европейской реалистичной манере, считалось, что с помощью такого изображения человека можно легко заколдовать. Однако описания современников позволяют представить Скопина силачом и красавцем, равных которому среди приближенных царя не было. Еще в возрасте шестнадцати лет он стал первым и последним в России обладателем должности великого мечника (царского оруженосца), введенной первым Лжедмитрием по польскому образцу. На эту роль в Польше отбирали самых сильных и представительных молодых аристократов. Редкий шестнадцатилетний юноша мог неподвижно простоять много часов подряд с тяжеленным двуручным мечом, поднятым вверх.