Несусветный эскадрон
Шрифт:
Поперек узкой улочки все еще торчала баррикада из бетонных блоков. На ней сидели двое, спиной к спине. Один был длинный, тонконогий, со светлыми волосами по плечо, схваченными резинкой в модный хвостик. Его опущенную голову охватывала тканая полоска – черные знаки Ужа по желтому полю. Рядом лежало старое кокле. Другой был невысокий крепыш, тоже очень хмурый и озабоченный. И он, запрокинув голову, приоткрыв рот, смотрел ввысь…
Парни поочередно вздыхали.
– Сидят! – громко сказала Милка. – Сидят! Да чтоб они с голоду померли
– Сегодня не помрут, – заметила я. У парней был начатый пакет кефира и сверток из промасленной бумаги.
Увидев нас, долговязый протянул руку и извлек из недр баррикады плакат на палке.
«Русские, ваша историческая родина ждет вас!» – гласил этот убогий плакат.
– А пошел ты в задницу! – с чувством произнесла Милка. И обвела взглядом все романтическое великолепие изуродованного баррикадой перекрестка – фасады неподдельного семнадцатого века, знаменитую брусчатку, немногим выше – шпиль церкви Екаба.
Таким яростным образом она прощалась. В ее сумочке уже лежали билеты на самолет.
Тут непонятно где зазвонил мобильник.
Долговязый парень зыркнул глазами туда-сюда и, сунув голову с рукой в щель между блоками, снял трубку и дал быстрые указания:
– Ну да, да, да, отгружай! В банк зайти не забудь! И сразу отправляй свободные фургоны… Какая «Рама»? «А-ро-ма»!.. И не звони мне сюда больше… Вечером в офисе…
Он вынырнул, опять зыркнул глазами, посмотрел не на меня, а на мои черные волосы, и выставил плакат так, чтобы я мимо него не проскочила.
– Привет из Гамбурга! – сказала я этому национальному бизнесмену, хотя не знала точно, из Гамбурга, Бремена или даже Кельна, а то и из Швейцарии гонит его фирмочка дешевый маргарин.
Парень ошалел.
– Так мы зайдем в кафешку? – спросила я Милку.
– Знаешь, уже не получится, Эрик один дома.
Милка уставилась на меня беспокойными глазами.
– Думаешь, ему там будет хуже? – задала она вопрос, который и ее немало беспокоил. – Думаешь, климат, жара? Так там же шестнадцать климатических поясов! Будем жить в горах, там прохладно, говорят…
– Хуже не будет.
– Если я его не увезу, он тут в петлю полезет! – убежденно заявила она. – Он же – как дитя малое! Семнадцать изобретений… Он же только изобретать может, только работать по двадцать пять часов в сутки! А кому это здесь надо?
Я пожала плечами. Глупый, однако, вопросец…
– Ничего, будет в Израиле одним латышом больше. Там для его мозгов применение найдется… – злорадно буркнула Милка.
– А не найдется, так Америка под боком, – печально пошутила я.
– Насчет денег не беспокойся!
– Я и не беспокоюсь.
– С первым же гонцом!
– Да ну тебя…
Эрик – хороший, порядочный, честный мужик, только вот свободы он не выдержал. Смотрел, смотрел по телевизору какую-то ахинею и стал медленно заваливаться набок. Если смотреть телевизор шестнадцать часов в сутки, то от него
Я посмотрела на осунувшееся некрасивое лицо. Она была действительно некрасива – как я этого раньше не замечала? И постарела, и взгляд стал затравленный. Но сейчас она была куда ближе, чем четыре года назад – элегантная президентша крошечной фирмы в бриллиантовых сережках, спешащая между презентацией и банкетом еще провести час в номере-люкс с шальным президентом такой же лихой фирмочки.
Бриллиантовых сережек, о которых она всю жизнь мечтала, уже не было…
Имелась еще одна проблема, о которой Милка мне не говорила, но я и так знала. На ее фирме висел немалый кредит. Если бы не болезнь Эрика, не этот стремительный отъезд в Израиль, она рассчиталась бы вовремя. Милка очень уважала деньги, вела им точный счет и страшно обижалась моему пренебрежению к всякой бухгалтерии. Если она махнула рукой на деловые обязательства – то что это значило?
Возможно, то, что она все-таки любила своего покорного, тихого, растерянного, никому больше не нужного Эрика.
– Пошли отсюда, – сказала я.
Нечего ей было смотреть на этот прекрасный город, попавший в лапы к дуракам. По этим улочкам она бродила с одноклассниками, в этих кафе сидела с женихом. Нечего!
И мы пошли прочь. И мы шли по торговым улицам рижского центра, рассуждая о контейнерах, долларах, израильском климате и прочих серьезных вещах. Кажется, мы даже дошли до борьбы с арабскими террористами, когда ко мне с лаем бросилась бледно-рыжая собака … коккер-спаниэль… и белесый, как бы выгоревший, мысик на лбу… Таро?..
Пес, как всегда, с разбегу уперся передними лапами мне в бедро и лаял, лаял…
– Таро? Ты? – спросила я его. – А хозяйка где?
Милка тоже брала у Марии Николаевны всякую нетленку – когда еще здесь книги были в моде. И Таро она знала. Хотя он, подлец, ее в упор не видел – чувствовал ее искреннюю нелюбовь к четвероногим.
Мы завертелись на месте – библиотекарши не было.
– Ты удрал, что ли?
Пес заскулил-запричитал.
Что-то случилось.
– Где баба Маша? Таро, где баба Маша? А ну-ка, веди! – велела я.
– В магазине, наверно, – решила Милка. – Дай-ка я загляну.
– Да нет, – нагнувшись и удерживая пса за ошейник, возразила я. – Гляди, барбос-то без поводка. Что-то тут не так… Таро, где баба Маша?
– Домой, Таро! – вдруг догадалась Милка. – Домой!
И он привел нас на пятый этаж старого дома, и оказалось, что дверь квартиры была не закрыта…
Мария Николаевна лежала в жалкой комнатке – ей, судя по всему, было очень плохо. Таро прыгнул на постель – и худая, серая, морщинистая рука выбралась из-под клетчатого пледа, легла на густую палевую шерсть.