Несусветный эскадрон
Шрифт:
Но возмущаться не было времени.
– Уходить надо… – прошептал Ешка. – Ноги на плечи, живот подмышку…
Гусар с радостью подчинился.
Они молча понеслись, пригибаясь, за стенками подстриженных кустов, за вольно стоящими деревьями английского пейзажа, обогнули пруд, проскочили вдоль диких роз мимо грядок, где, казалось бы, совсем недавно взошли селедочьи головы, и тут их встретила внезапно слетевшая с ограды тень.
Это был Мач.
Гусар с цыганом шарахнулись было от парня, но он с шепотом «Я это, я…» удержал их от дальнейших шатаний по баронскому парку и показал, где и как лучше перелезать через ограду.
Там ждала
– Что случилось? – напустилась она на Ешку, еще не видя Сергея Петровича. – Почему так долго? Тебя видели? Заметили?
– Пошли отсюда… – проворчал цыган. – И забери ты у меня это…
Он сдернул с головы кивер и принялся неумелыми пальцами, не развязав предварительно ментишкетных шнуров, не скинув ментика, скидывать доломан.
Тут только Сергей Петрович узрел со стены, как именно был одет Ешка, и чуть от такой картины вниз не свалился. Когда тот по пояс торчал из кустов в парке, гусар не мог оценить всей прелести его вида. Сверху на цыгане были великолепные гусарские доспехи, но нижнюю часть его туловища прикрывали старые, широкие и ободранные штаны, заправленные в останки сапог.
А иначе и быть не могло – когда Бауман, второпях раздевая Сергея Петровича, чтобы безопасно провезти его в усадьбу, лишил его ментика, кивера и доломана, не мог же он снять с гусара еще и штаны! Сергей Петрович остался в своих чикчирах – а Ешке с Аделью, когда они затеяли маскарад, другие взять было неоткуда.
Он раскрыл было рот, Но тут Адель его увидела.
– Мой маленький Серж!.. – воскликнула маркитантка, раскрывая объятия соскочившему гусару. – Ешка!..
Столько радости, столько благодарности было в голосе Паризьены, что цыган прямо-таки расцвел улыбкой. Он шагнул вперед – и всех троих спаяло одно крепчайшее объятие, без тени любовной страсти, без всякой задней мысли. Просто они наконец-то опять были вместе, и пусть ближайшие полчаса уже грозили всякими неприятностями – они не могли разомкнуть рук.
Мач глядел, как рады эти трое, и безумно хотелось ему влиться четвертым в объятие, и чувствовал он, что между ним и этими тремя словно каменная стена встала. Что-то, черным дымом клубящееся и ползущее вверх со дна души, мешало ему, не давало, не пускало!..
Но даже такое великолепное объятие не могло длиться вечно.
С большой неохотой гусар, цыган и маркитантка отпустили друг друга.
– Вот, это тебе! – вспомнил вдруг Ешка и достал из-за пазухи нежнейшее барежевое платьице, скомканное так, что за полдня не отутюжишь.
– Как оно к тебе попало? – хватая это благоухающее облачко, спросила Адель.
– Ну, как к цыгану такие вещи попадают? – начал Ешка свою старую песню. – Иду по парку, вижу – барышня…
И заткнулся.
– Попросила минутку подержать? – ехидно осведомилась Адель.
– Оно на скамейке лежало… – буркунул Ешка. – Вижу, барышни в нем все равно нет, почему бы и не взять?
– Ты что там в парке натворил? – грозно двинулся на него Сергей Петрович. – По-твоему, я не видел, как девицы по парку носились? Об кого я споткнулся, скажи на милость?!. Что обо мне после этого подумают? Что подумают о русских гусарах?!
– Серж, у него не было другого выхода! – вступилась Адель. – Мы побоялись детей посылать! Наоборот, он должен был поддержать честь мундира!
– Поддержать? Нет, ты посмотри мне в глаза! Хороша поддержка!
– Что мог, то и сделал! – огрызнулся Ешка и вдруг улыбнулся, припоминая какую-то
– Не мог же он залезть в парк в своем жутком лапсердаке! – продолжала Адель. – Его бы издали увидели и поймали. А так – ходит по парку баронский гость и ходит! Кто из сторожей к нему цепляться станет!
– Если бы ходил! А он посрамил честь мундира! – сурово заявил Сергей Петрович.
На физиономии цыгана изобразилось живейшее возмущение. Даже рот беззвучно приоткрылся, даже глаза на лоб вылезли.
– Нет, что хочешь говори, командир, а цыган чести твоего мундира не посрамил! – пылко отрапортовал он. – Хоть кого спроси!
Покосился на Адель, вздохнул и добавил:
– Хоть и тяжко мне пришлось, а не посрамил…
Глава двадцать седьмая, какая-то странная
От баронской усадьбы уходили, разделившись на два отряда. Мач и Адель ускакали, ведя в поводу верховых коней, а Ешка и Сергей Петрович отбыли в цыганской кибитке, причем гусар, как в свое время Мач, был с головой укрыт мягкой, дырявой и не совсем благовонной рухлядью. Встречу назначили в корчме Зайца, благо корчмарша, Зайчиха, с Ешкой неплохо ладила. А и чего не ладить с человеком, которому приводишь покупателя на уведенную скотинку, имея с того свой небольшой, но честный наварец?
Поэтому и письмо от Наташеньки, чудом застрявшее за пазухой у парня, попало к адресату только два дня спустя. А правду о путешествии Мача в Ригу он так никогда толком и не узнал. Адель сгоряча собиралась было рассказать ему, какова ныне его репутация у рижского военного командования, но за два дня странствий с Мачем и лошадьми поостыла. И решила – чем позже дойдет до гусара эта малоприятная новость, тем лучше. Но объяснить поручику Орловскому, почему эскадрон вдруг похитил его из баронской усадьбы, все же следовало. Адель пофыркала, повздыхала – и сочинила вполне достоверную историю. Могли у Мача выкрасть письмо? Вполне могли, решив, что за пазухой у спящего парня – пакет, допустим, с ассигнациями. И так далее. И очень даже правдоподобно…
Мач не ждал, что Адель станет его выгораживать.
– Сказал же ты, что тебя должны спасти французы… – буркнула Адель. – Радуйся, твое счастье…
Но парень все же понимал – не ради него старается маркитантка. У нее в этом деле – свой интерес, как у Ешки – свой, как у Баумана – свой, как у господина барона – свой, и так далее. И никому до него, Мача, особого дела нет. Ладно! Раз так – то и ему ни до кого дела нет!
Но когда они встретились в корчме, когда Сергей Петрович бросился к парню из-за стола с немым вопросом в глазах, когда кинулись в ноги хвостатые приятели, Инцис и Кранцис, когда обхватили за бедра веселые цыганята, когда и Ешка шагнул к нему с улыбкой, – опять стало Мачу как-то странно.
Никак не могли ужиться в его бедной голове эскадрон и свобода.
Он протянул надушенный конвертик.
– Это от Наташеньки… – смущенно улыбнувшись, сказал гусар, хотя и так было ясно.
Все улыбнулись ему в ответ, но совершенно чистосердечно – лишь Ешка.
Сергей Петрович стремительно подсел к столу, пододвинул свечу, от всей души поцеловал и распечатал письмецо.
Оно было написано по-русски.
Гусар удивился, и совершенно напрасно. В тяжкий час народных бедствий барышни выражали свою любовь к отечеству и ненавить к врагу тем, что отказывались писать и изъяснятьсчя по-французски.