Несусветный эскадрон

Трускиновская Далия Мейеровна

– Это я, Кача… – прошелестело из-за ставни. – Если отдашь мне сгусток силы – я тебя отсюда выведу…

– Иди, откуда пришла! – еще не остыв от пререканий, велела я. – Никуда меня выводить не надо.

– Скорее давай его сюда, иначе поздно будет.

– Иди к своим Авам, – уже не так уверенно послала я ее.

– Авы сейчас сами здесь будут. Мне нужен сгусток силы! Они не заметят, что тебя здесь нет. Я выведу тебя нижним миром…

– Они затеяли какую-то пакость, – сообщила я Гунару и Славке. – Этого следовало

ожидать. Нужно убираться.

– А хлеб? – спросил Гунар.

Я развела руками.

– Мы больше не соберем вместе и такую муку, и такую воду, и такой огонь, – напомнил Славка. – Муку-то мы всю на эту ковригу извели.

– Ты иди, – предложил Гунар. – Иди, разберись, что они там придумали. А мы будем печь хлеб.

– Они прекрасно знают, что мы не бросим хлеб недопеченным… – я и вздохнула, и засопела, и головой помотала, но ничего умного в эту самую голову не шло.

– Или ты отдашь мне желудь, или погибнешь вместе со своим хлебом, я в последний раз тебя предупреждаю…

– А вот любопытно, почему она вдруг называет желудь сгустком силы, – поинтересовался Гунар.

– Это что, у них там есть еще и средоточие силы… Эй, Кача, а в самом деле! Почему он так называется?

– Ты не знаешь? Этот отзвук до тебя не долетел? – спросила она, и в голосе было удивление.

– Ну, допустим, я кое-что знаю…

Ответа я не дождалась. Вдруг что-то тяжелое грохнуло в стену. И еще, и еще!

Таро настолько перепугался, что прижался к ноге и замер.

– Что за сволочь сюда ломится?! Сейчас как дам меж рог! – внушительно рявкнул Славка. Снаружи негромко рассмеялись – и редко доводилось мне раньше слышать такой зловещий смех.

– Щас! – с этим боевым воплем Славка, уже занеся дубинку, вмазался в дверь – и отлетел.

– Черт, ее снаружи закрыли!..

Гунар отжал оконную ставню, которая снаружи замыкалась на крючки, и выглянул.

– Закрыли? Корягой завалили!

Тут и в ставню влетела коряга, за ней – другая.

– Плохо дело, – сказала я. – Мужики, мы в ловушке. Надо уходить через чердак и крышу. Они не так скоро завалят дом до самой трубы.

– А хлеб?

– Хлеб?..

Оставалось лишь вздохнуть.

А за стеной опять засмеялись.

– Вот именно, хлеб! – послышалось оттуда. – Из-за хлеба они выжигали наши леса! Ну, а теперь наша взяла! Не будет больше на этой земле расти хлеб!.. Где Тоол-Ава? Вперед, вперед…

– Вы, пришельцы! – загремел грубый голос, уже не женский, а какой-то звериный. – Мы отпустим вас, если вы отдадите нам этот хлеб. И мы сожжем его! А вы ступайте куда хотите.

– Струхнули! – обрадовался Славка. – Значит, в нем действительно есть сила!

– Сила-то в нем есть, – согласился Гунар. – Видел, как он светился, когда в печь кидали? А что теперь с нее толку?

Он сел на скамью и пригорюнился.

– Ни фига! Пробьемся! – я как можно

сильнее хлопнула его по плечу. «Пробьемся» – это была наша вечная присказка в последние годы. Но Гунар, который обычно от такого удара вскакивал и ругался, еще больше сник.

– Как жаль… – сказал он. – А я-то надеялся…

Мы переглянулись.

Вид у Гунара, надо сказать, был самый похоронный.

При всем своем живом характере, при всей своей безалаберности по мелочам и глубинной надежности, мой фотокор был уникальным пессимистом. Его всякая мелочь могла на полдня выбить из колеи. Был даже случай, когда он рыдал на моем плече…

Сейчас у него слез не было. А только затравленный взгляд.

И я по-настоящему поняла, что он имел в виду, говоря с тоскливым сожалением, что не может уйти. Одинокий человек с его характером, живя в нашем благословенном государстве, давно бы повесился, и это не моя клевета – это статистика утверждает. Гунара держали четверо детей и тот пятый, кому пора было появляться на свет. Гунар избегался по халтурам, наслушался дома воркотни – и он просто безумно устал…

– Пробьемся, – повторила я. – Прилетит Ингус, вытащит нас отсюда. Где его, в самом деле, носит?

– А хлеб?

– Нельзя бросать хлеб, – вполне серьезно подтвердил Славка.

Мой эскадрон поверил в новую магию куда сильнее, чем верила я сама. Конечно, и тесто светилось, и коврига, когда мы доставали ее из печи, чтобы смазать корочку водой, излучала радужный ореол, но если бы они так взмокли над аброй, как я, они бы тоже усомнились. Одно дело – когда тебе магию преподносят как бы готовенькой на блюдечке. Остается только верить и радоваться. Другое – когда сам ее в поту лепишь. И в каждом своем движении сомневаешься…

– Они всего-навсего хотят помешать нам попасть в ночь равноденствия к кромлеху, – я нашла самый успокоительный вариант событий. Но вряд ли бы к утру Авы разобрали свои коряжные баррикады. И морить нас тут голодом они тоже не собирались.

Что же эти вредные старухи затеяли?

– Хлеб! Хлеб! – грянуло за окном.

– А шиш вам! – негромко сказала я, когда они устали вопить и притихли. – Дулю. Фигу. Нужен вам хлеб – пеките себе сами.

– Испечем!

Сквозь щели в ставнях полыхнуло пламя!

– Они подожгли коряги! – сообразил Славка.

– Коряги сырые, они так гореть не станут! – Гунар вскочил и, ухватившись за скамью, хотел было выбить ставню, но Славка повис у него на плечах.

– Ну, значит, они принесли из лесу хворост. Он сухой… – обреченно объяснила я. – Эскадрон, кончай возню! Нужно звать Ингуса!

И мы, как дети малые, завопили хором в такт, который Славка отмахивал шершавым набитым кулаком:

– Ин-гус! Ин-гус!

– Не поможет вам Кехн-Тоол! Он далеко умчался! – перекричала нас Тоол-Ава. – Гори, пляши, мой огонек!