Несусветный эскадрон
Шрифт:
Мы не знали, какие лучи хозяйничают теперь в середине кромлеха, и боялись пойти друг дружке навстречу.
Но мы помахали им руками. Это было и приветствие, и прощание. Дело мы сделали, пора нам расставаться…
Они отступили в лес.
– Кто это был? – тормошил меня Славка. – Нет, ты мне скажи, кто это мог быть? И как они сюда попали? Как они догадались? И им-то что Авы сделали?..
Я и сама не могла понять. Какой нормальный человек будет в ночь равноденствия слоняться вокруг старого кромлеха с оружием?
– Все очень просто! – я, как ни старалась, не могла скрыть торжествующей улыбки. – Очень просто, Славка! Это были другие эскадроны!
Глава тридцать первая, о куске хлеба
Исхлестанный ветками на крутых поворотах и поцарапанный пулями на излете, эскадрон без особых сложностей в очередной раз ушел от пруссаков и еще долго скакал неведомыми дорогами. Хорошо хоть, сразу догадались взять на коней свою домашнюю скотинку – Инциса и Кранциса, чего-то не поделивших с цыганятами и увязавшихся за всадниками.
Наконец всадники успокоились, пустили коней рысью, съехались поближе и стали обсуждать горестную свою планиду.
Не вовремя и некстати взялись они на этот раз помогать местным жителям… Но и спокойно смотреть, как разоряют хутор, как забирают даже зимнюю одежду, они не могли. Крестьянские мешки с зерном и кадушки с маслом отбить удалось, но никому и в голову не пришло ухватить с телеги хоть ковригу хлеба. А благодарные хозяева хутора, поскорее выпроваживая спасителей, тоже как-то не сообразили…
Допустим, коня можно, стреножив недоуздком, пустить на ночь попастись, а человеку каково? Да и непонятно, с которой стороны ждать нападения. Хорошо хоть, кибитка укрыта в безопасном месте.
– Утро вечера мудренее, – решил Сергей Петрович. – Наладим какой ни на есть бивак, переночуем, там видно будет. Авось не отсыреем…
Но тут Фортуна сжалилась над эскадроном – Мач узнал окрестности.
Неподалеку за лесом были немалые луга, на которых косили сено для баронских хлевов и конюшен. Там же и сушили, там же и сбрасывали в большой высоченный сарай, чтобы по зимнему пути вывозить на санях, когда потребуется. Благо летом каждая лошадь и каждый час на счету, а зимой съездить за сеном, пусть даже господским, – одно удовольствие.
В этом году Мач уже второй раз ходил на барщину, поставили его как раз на сенокос, так что дорогу к сараю он нашел почти сразу.
– Не хоромы, но крыша и ворота есть, – оценил Сергей Петрович это пристанище. – Располагаемся. Коней можно бы оставить попастись.
– А кто стеречь будет? – спросила Адель.
– Так получается, что командир! – незамедлительно отвечал Ешка.
– Это отчего же? – удивился Сергей Петрович.
– Командирский конь самый светлый, одно слово – седой конь, его воры издалека увидят.
– Разумно, – усмехнулась Адель. Но гусар все еще
– Слыхал я, что ваше племя хлебом не корми – позволь лошадей менять, – обратился он к Ешке.
Тот, пока еще не чуя подвоха, с достоинством хмыкнул.
– Ну так давай обменяемся. Ты бери Аржана, а я – твоего вороного, – предложил гусар. – правда, надолго я Аржана уступить не могу, но денька на два – вполне.
Ешка широко улыбнулся и протянул Сергею Петровичу поводья вороного.
– Так что заступай в караул! – велел командир.
– Я?!? – изобразил неслыханное изумление Ешка.
– Не я же. Ну, чьего коня воры излади разглядят?
– Нет, командир, не мне, а все-таки тебе сторожить! – объявил Ешка. – Послушай цыгана и сам рассуди, твой конь вороной?
– Ну?
– Черный, как ночь?
– Ну?
– Так он шаг в сторону сделал и пропал, ищи его! А мой – седой, я его издалека увижу и приведу. Вот так!
И на сей раз цыганская логика была неоспоримой. Гусар расхохотался первым, Адель – за ним, а Ешка еще мгновение держал серьезную и гордую физиономию, но тоже не выдержал.
Мач хмуро смотрел, как его голодные и промокшие сотоварищи веселятся у ворот сенного сарая. И ему даже не казалось странным, что он, обычно жизнерадостный и смешливый, сейчас злится, услышав чужой смех. Он и сам бы не мог сказать, когда пропала в нем любовь к шутке и острому словцу, когда проснулось непримиримо-серьезное отношение ко всякой мелочи. Ешкины проказы настолько его теперь раздражали, что он готов был не то чтобы заорать на цыгана – а даже со слезой в голосе заорать.
– Коней заведемм вовнутрь. Мало ли что… – решил, отсмеявшись, гусар.
– Темно, как у дьявола в желудке, – мрачно проворчала Адель, когда Ешка с Сергеем Петровичем затворили огромные ворота. – К чему коней-то здесь привязывать?
Она соскочила с Фортуны и спустила наземь Инциса.
– Погоди, – вспомнил Мач, – Сейчас будет светло! Сергей Петрович, дайте огниво…
И вытащил пресловутую Ешкину свечу, от которой оставался еще порядочный кусок.
– Поосторожнее с огнем! – велел гусар.
– Сейчас я ее к стропилу прилажу…
Сеновал осветился.
Отсюда, видать, еще не брали сена, оно лежало, как покидали летом, – уступами чуть ли не в человеческий рост высотой. Адель, еще не видывавшая таких сараев, сразу вспомнила переход через Пиренеи.
По кривой лесенке эскадрон забрался наверх, чуть ли не под крышу, и стал устраиваться на ночлег. Кони, привязанные к воротам, утаптывали место и жевали сено. Инцис с Кранцисом принялись внизу мышковать, причем кот делился добычей с неловким псом. И было так тихо, так мирно, так духовито в свежем сене, что эскадрон стал понемногу отходить после бурных событий.