Несвятое семейство
Шрифт:
– А что, что случилось? – нетерпеливо перебил Полуянов.
– Кристиночку нашу… беда с ней.
– Что случилось?! – с излишней, пожалуй, горячностью выкрикнул журналист. Тут же опомнился, сбавил тон, произнес мягко: – Вы не думайте, я не из праздного любопытства интересуюсь. Просто Роман мне много рассказывал о сестре. И однажды даже попросил позаботиться о ней, если с ним вдруг что случится…
Речь возымела действие.
– Похитили Кристину, – тихо произнесла мать.
– Когда?!
– Четыре дня как.
– Почему? За
– Рома мне говорил: это все из-за него. Но она жива-здорова. Он с ней разговаривал по телефону. Он кому-то задолжал и обещал внести выкуп. А теперь уж я не знаю, как все будет.
– Любовь Кирилловна, я выезжаю к вам, – даже без доли сомнения молвил журналист.
Тут уже не в статье дело было. Отчего-то после того, как он провел полсуток вместе с виртуальными отображениями Романа Черепанова и его жизни, покойный актер стал казаться ему близко знакомым, чуть ли не родственником. И его страдающая мама – тоже.
Только положив трубку, Полуянов посмотрел на темень за окном и взглянул на часы. Было уже, оказывается, половина первого ночи. «Ну, и нормально, – сказал он сам себе. – Сейчас быстренько, не откладывая, по пустым дорогам доскачу в Малинов. Часа в четыре буду на месте, заселюсь в гостиницу, подрыхну часика три, а завтра с утра повидаюсь с мамой Черепанова».
Журналист чувствовал себя в своей тарелке: бодрым, деятельным, полным сил и готовым к приключениям.
Он пошел в спальню собирать пожитки.
Надежда прикорнула, не раздеваясь, на неразобранной кровати перед бубнящим телевизором.
Дима наклонился и тихонечко поцеловал ее. От Надьки веяло таким теплом и уютом, что он едва немедленно не отрекся от своей идеи тут же ехать в Малинов, но первое слово, посчитал он, дороже второго (пусть даже данное самому себе). Чтобы отрезать себе всякие возможности к отступлению, Полуянов сказал девушке:
– Я уезжаю.
Теперь, если он откажется от немедленной поездки, будет выглядеть, что женщина его отговорила. Получится, что он на нее променял свою работу, на что Дима, с его непреклонным мужским шовинизмом, никогда, конечно, не согласился бы.
– Куда это? Ночь на дворе!
На вопрос, куда собирается муж без четверти час ночи, может быть только один ответ – честный. Вот Дима и рассказал. Все, как есть, без утайки: сестра, похищение, выкуп.
– Ох ты, господи, – сказала Надя, выслушав. – Я понимаю, ехать надо. Наверное. Но почему сейчас?! Ночь на дворе.
– А когда еще? – легкомысленно развел руками Дима. Слава богу, Надя не начала его ни в чем подозревать. И дуться особенно – тоже. – Пока мы сегодня уляжемся, я завтра проснусь, да по пробкам пилить в Малинов – эдак я только к вечеру доеду. А сейчас – по пустой трассе долечу.
– А если заснешь за рулем?
– У нас дороги такие, что не заснешь! Но ты сделай мне, на всякий случай, в термос кофейку.
– Я не хочу тебя отпускать! – Она обняла Диму за плечи и прижалась.
– Я тоже
– Я буду скучать по тебе. И волноваться.
– Я тоже. Но все будет хорошо!
А спустя полчаса, когда вещи уже были собраны, термос-кружка наполнена достаточным количеством кофе и Надя делала бутерброды, она вдруг опустила нож, занесенный над беззащитной колбасой:
– Я вспомнила!
– Что?
– Кто такой Гречишников.
– А кто это?
– Ты же сам спрашивал! Человек, убивший Рому. В чей особняк он забрался.
– Ну?
– Знаешь, у меня есть одна читательница, довольно милая дама, зовут Ирой. Лет сорок, может, с хвостиком. Выглядит великолепно. Очень ухоженная, одета хорошо и дорого, в отличие от обычного нашего контингента. Ученые – люди скромные обычно, да и получают мало.
Диме хотелось Надю поторопить, чтоб та в женском стиле перестала провозглашать прописные истины. Однако чутьем он понимал: перебивать девушку ни в коем случае нельзя, она и впрямь хочет сказать ему нечто важное, и тут главное – не сбить.
– Приходит Ира, Ирина Андреевна в библиотеку часто, – продолжила Митрофанова, – книг берет помногу, но каждый раз – из новой оперы. То по экономике, то по истории, то по психологии. Копает она каждую тему глубоко и долго – месяц, даже два. А потом вдруг на другое переключается.
– Интересно, – поощрил подругу жизни Дима.
– А тут она вдруг музыкой занялась. Брала всякие старинные работы по музыковедению и прочее. А однажды я книжку, которую она сдавала, открыла, и оттуда выпал листочек только с одним словом: «Ненавижу!» И листочек точно был написан рукой Иры – я ее почерк прекрасно знаю, она мне тысячи требований подавала.
– Таинственно, но при чем здесь Рома?
– Рома-то ни при чем, наверное, но ты меня спрашивал про фамилию Гречишников.
– Да, в его особняке Черепанова и убили.
– Так вот, однажды мы с Ирой разговорились, она разоткровенничалась и сказала то, что я и без того подозревала: она на хлеб зарабатывает тем, что пишет для всяких богатых людей или чиновников диссертации.
– Есть такой бизнес, – кивнул Дима. – Проводили исследования: чуть ли не шестьдесят процентов всех диссеров сейчас – сомнительные. Один губернатор одну докторскую, по экономике, защитил в восьмом году, а вторую, по истории, в девятом. Когда он работал, спрашивается?
– Вот-вот! – подхватила Надежда. – И последним Ириным клиентом был, с ее слов, как раз музыкант по фамилии Гречишников. Который Рому убил.
– Интере-есно, – почесал затылок Дима. – Но ничего непонятно.
– И еще, знаешь… – неуверенно произнесла Надя. – Я могу ошибаться, конечно… Но помнишь ту статейку в «ХХХ-пресс»? Про Ромину театральную фирму дутую? Я ее нашла у нас, в зале Всемирной истории. На моем столе лежала, хотя я никогда в библиотеку газет не ношу и помощнице запрещаю.