Нет у любви бесследно сгинуть права...

Коллектив авторов

И, оставшись один лицом к лицу с телом Суламифи, он долго глядел на ее прекрасные черты. Лицо ее было бело, и никогда оно не было так красиво при ее жизни. Полуоткрытые губы, которые всего час тому назад целовал Соломон, улыбались загадочно и блаженно, и зубы, еще влажные, чуть-чуть поблескивали из-под них.

Долго глядел царь на свою мертвую возлюбленную, потом тихо прикоснулся пальцем к ее лбу, уже начавшему терять теплоту жизни, и медленными шагами вышел из покоя.

За дверями его дожидался первосвященник Азария, сын Садокии. Приблизившись к царю, он спросил:

— Что нам делать с телом этой женщины? Теперь суббота.

И вспомнил царь, как много лет тому назад скончался его

отец, и лежал на песке, и уже начал быстро разлагаться. Собаки, привлеченные запахом падали, уже бродили вокруг него с горящими от голода и жадности глазами. И, как теперь, спросил его первосвященник, отец Азарии, дряхлый старик:

— Вот

лежит твой отец, собаки могут растерзать его труп… Что нам делать? Почтить ли память царя и осквернить субботу или соблюсти субботу, но оставить труп твоего отца на съедение собакам?

Тогда ответил Соломон:

— Оставить. Живая собака лучше мертвого льва.

И когда теперь, после слов первосвященника, вспомнил он это, то сердце его сжалось от печали и страха.

Ничего не ответив первосвященнику, он пошел дальше, в зал судилища.

Как и всегда по утрам, двое его писцов, Елихофер и Ахия, уже лежали на циновках, но обе стороны трона, держа наготове свертки папируса, тростник и чернила. При входе царя они встали и поклонились ему до земли. Царь же сел на свой трон из слоновой кости с золотыми украшениями, оперся локтем на спину золотого льва и, склонив голову на ладонь, приказал:

— Пишите!

«Положи меня, как печать, на сердце твоем, как перстень, на руке твоей, потому что крепка, как смерть, любовь и жестока, как ад, ревность: стрелы ее — стрелы огненные».

И, помолчав так долго, что писцы в тревоге затаили дыхание, он сказал:

— Оставьте меня одного.

И весь день, до первых вечерних теней, оставался царь один на один со своими мыслями, и никто не осмелился войти в громадную, пустую залу судилища.

(1908)

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ

КЛЕОПАТРА

Нет, как раб не буду распят, Иль как пленный враг казнен! Клеопатра! — Верный аспид Нам обоим принесен. Вынь на волю из корзины, Как союзницу, змею, Полюбуйся миг единый На живую чешую. И потом на темном ложе Дай припасть ей нам на грудь, Сладким холодом по коже В быстрых кольцах проскользнуть. Не любовь, но смерть нам свяжет Узы тягостные рук, И, скрутись, меж нами ляжет Наш последний тайный друг. Губы в губы, — взгляд со взглядом,— Встретим мы последний суд. Два укуса с жгучим ядом Сжатых рук не разомкнут. И истома муки страстной Станет слабостью конца, И замрут, дрожа согласно, Утомленные сердца. Я как раб не буду распят, Не покорствуй как раба! Клеопатра! — Верный аспид — Наша общая судьба.

1905

АНТОНИЙ

Ты на закатном небосклоне Былых, торжественных времен Как исполин стоишь, Антоний, Как яркий, незабвенный сон. Боролись за народ трибуны И императоры — за власть, Но ты, прекрасный, вечно юный, Один алтарь поставил — страсть! Победный лавр, и скиптр вселенной, И ратей пролитую кровь Ты бросил на весы, надменный,— И пересилила любовь! Когда вершились судьбы мира Среди вспененных боем струй, — Венец и пурпур триумвира Ты променял на поцелуй. Когда

одна черта делила В веках величье и позор,— Ты повернул свое кормило, Чтоб раз взглянуть в желанный взор. Как нимб, Любовь, твое сиянье Над всеми, кто погиб, любя! Блажен, кто ведал посмеянье, И стыд, и гибель — за тебя! О, дай мне жребий тот же вынуть, И в час, когда не кончен бой, Как беглецу, корабль свой кинуть Вслед за египетской кормой!

Апрель 1905

ВОСТОК

Тесно переплелись на путях истории не только судьбы народов Индии, Ирана, Закавказья, Средней Азии и Аравии, но и судьбы их литератур. Арабские легенды подхватывали иранские сказители, узбекский поэт воспевал армянскую царевну, грузинский прозаик перерабатывал в роман персидскую поэму, а на персидском языке (как и на арабском) долго слагали стихи азербайджанские, турецкие, индийские поэты, как и поэты Средней Азии.

Открывающая раздел «индейская повесть» В. А. Жуковского «Наль и Дамаянти» представляет собой пересказ одного из сюжетов самой большой в мире поэмы «Махабхараты», сложившейся в Индии в основном в I тысячелетии до н. э. Известная нам редакция поэмы записана уже в первые века н. э. Рассказ о Нале и Дамаянти по времени создания ближе к античности, чем к Средневековью.

Однако в индийском повествовании есть психологическая черта, резко отделяющая его от древних сказаний Средиземноморья и роднящая с художественными произведениями Средневековья. Опасность, угрожающая любви и жизни Гектора и Андромахи, Орфея и Евридики, Геро и Леандра, Суламифи и Соломона, приходит извне — это война, буря, несчастный случай, тайный враг; даже то, что Тезей покидает Ариадну, миф приписывает повелению бога. Между тем главный враг Наля, разлучающий его с Дамаянти, — он сам, и адский бог Кали выступает здесь как воплощение страсти индийского царя к игре в кости. Собственные слабости и пороки человека — вот что опасно для его любви, а преодоление пороков возвращает человеку счастье.

Каждому индийцу, грамотному и неграмотному, это сказание знакомо. Многочисленные переводы сделали его известным во всем мире. Явлением в русской литературе оно стало, когда В. А. Жуковский в 1837–1841 гг. переложил легенду с ее немецкого перевода, «стараясь найти в языке моем выражения для той девственной, первообразной красоты, которою полна индейская повесть о Нале и Дамаянти».

Сюжет для многих художественных произведений дала и легенда о любви Вис, жены иранского шаха Мубада (Моабада), и Рамина, младшего брата этого шаха. Первым написал о Вис и Рамине на основе древнеиранских народных преданий персидский поэт XI в. Фахриддин Гургани. Он создал поэму не только трогательную, но и озорную, соединил возвышенное с обыденным, трагедию с фарсом. Все это характерно и для романа «Висрамиани», прозаического переложения поэмы на грузинский язык, принадлежащего перу грузинского писателя конца XII в. Саргиса Тмогвели. В сборник включен (с большими сокращениями) перевод романа Тмогвели, сделанный в 1938 г. Б. Т. Руденко под редакцией академика И. А. Орбели, крупнейшего советского историка-востоковеда. (В 1960 г. появился более полный и точный перевод романа, принадлежащий С. Иорданишвили; предпочтение в данном случае отдано переводу Б. Т. Руденко лишь потому, что он уже сделан с сокращениями и с кратким изложением содержания пропущенных глав.)

И. А. Орбели в предисловии к книге, вышедшей в 1938 г., подчеркивает, что «Висрамиани» — не просто перевод персидской поэмы, здесь появились чисто грузинские детали и выражения, чувствуется дух Грузии XII в.; роман — памятник сотрудничества двух могучих культур. Да только ли двух? Специалисты отмечают тут признаки, например, влияния арабской литературы. И уже давно замечено поразительное сходство ряда ситуаций и образов в двух знаменитейших произведениях Средневековья — западноевропейском «Романе о Тристане и Изольде» и восточном сказании о Вис и Рамине. Что здесь естественно вытекает из общности сюжета о «незаконной любви» подданного и жены властителя, а что связано с культурными контактами — не так-то просто выяснить. Во всяком случае, к «Роману о Тристане и Изольде» тоже можно отнести слова, сказанные академиком В. М. Жирмунским о поэме «Вис и Рамин»: здесь проявился «типичный конфликт эпохи, столкновение индивидуальной любви (в сословно-поэтизированной форме рыцарского «служения даме») с супружескими обязанностями, которые в феодальном обществе основывались не на личном чувстве, а на семейно-политических интересах».