Нет у любви бесследно сгинуть права...

Коллектив авторов

III

…И вот, наконец, возвратилась К ближним своим Дамаянти. И много в Видарбе веселья Было при встрече ее. Когда ж Дамаянти со всеми Свиделась, с милою матерью, с добрым отцом и с родными Братьями, сродников всех знакомых увидела, к сердцу В сладких слезах прижала детей, — то первой заботой Было ее принести благодарность богам и браминов Всех одарить. И Бима исполнил свое обещанье: Тысячу жирных быков с селом, богатым, как город, Дал он брамину Судеве. Награду такую сначала Он обещал лишь тому, кто найдет Дамаянти и Наля; Но, блаженный свиданием с дочерью, он уж не думал Боле о Нале. Зато не забыла о нем Дамаянти. Ночь одну проведя в жилище отца, на другой день Матери так Дамаянти сказала: «Если ты хочешь Жизнь мне мою сохранить, возврати мне прекрасного Наля». То услышав, царица заплакала горько и слова Ей отвечать не могла от слез и рыданья. И вместе С нею домашние все сокрушались, и громким стенаньем Все жилище ее наполнялось. И вот что царица Биме, властителю многих народов, сказала: «Открыла Сердце свое мне наша дочь Дамаянти; по милом Нале тоскует она несказанно. А где он? Удастся ль Также найти и его, как найти удалось Дамаянти?» Бима при этих словах опять вызывает браминов Новую службу ему сослужить. «Святые брамины,— Им говорит он, — идите по всем путям и дорогам Наля отыскивать; с ним разлученная, гаснет от горя Дочь Дамаянти». Брамины, немедленно в путь изготовясь, Все собрались к Дамаянти услышать ее повеленье: Их приняла, улыбаясь сквозь слезы, она и сказала Так: «Куда б ни пришли вы и где бы его ни искали — В городе ль, в царском дворце ли, в деревне ли, в хижине ль бедной — Всюду одно повторяйте, вытвердив то, что скажу вам: «Где ты, игрок? Куда убежал ты в украденном платье, В лесе покинув жену? Она, почерневши от зноя, В скудной одежде, тобою обрезанной, ждет, чтоб обратно К ней ты пришел. По тебе лишь тоскует она и ни разу Сна не вкусила с тех пор, как, себе на погибель, заснула В том лесу, где тобой так безжалостно брошена. То ли Ты обещал ей супружеской клятвой? Покров и защита Муж для жены; а ты что сделал с своею женою, Ты, величаемый мудрым, твердым, благим, благородным?» Помните эти слова и их везде повторяйте. Если же кто вам на них отзовется, то знайте, что это Наль; и тогда немедля разведайте, кто он? Когда же Словом каким он вам возразит, то скорее, скорее Это слово мне передайте, брамины. Но будьте С ним осторожны, чтоб он догадаться не мог, что за ним вы Посланы мной, и чтоб снова не скрылся. Идите с богами В путь свой, брамины, ищите Наля, везде повторяя Грустную песню мою, воздыханья любви сокрушенной». Данные им наставленья принявши, по разным дорогам Все разошлися брамины отыскивать Наля; и всюду В людных, больших городах, в богатых палатах, в убогих Хижинах, в темных лесах, по горам, по полям, по долинам, Где только был человеческий след, неусыпно искали Наля они, везде повторяя слова Дамаянти, Грустную песню ее, воздыханья любви сокрушенной.

ГЛАВА ОСЬМАЯ

I

Вот по странствии долгом один из браминов, Парнада Именем, с вестью такою пришел к Дамаянти: «Повсюду Наля искав безуспешно, пришел, наконец, я в Айоду. Там пред царем Ритуперном твои слова произнес я; Царь ничего не сказал мне в ответ; и никто из придворных Также мне не дал ответа. Когда ж я, простясь с Ритуперном, Вышел из царских покоев, со мной повстречался служитель Царский с руками короткими, малого роста, Вагука Именем; дело его смотреть за царевой конюшней; Видом он некрасив: зато великий искусник готовить Пищу; также чудесно править конями: он может В сутки сто миль проскакать их заставить. И вот что с глубоким Вздохом, от слез

задыхаясь, сказал мне этот Вагука: «В бедности, в горести терпят безропотно с верой смиренной Неба достойные, долгу супружества верные жены; Сердце их кроткое нежным прощением мстит за обиду. Если в безумии все свои радости, свет и усладу Жизни, расставшися с верной подругою, жалкий преступник Сам уничтожить мог, если, отчаянный, платья лишенный Хитрыми птицами, голодом мучимый, он удалился Тайно от спутницы, если он с той поры денно и ночно Все по утраченной плачет и сетует — доброй женою Будет оплакан он; что б ей ни встретилось доброе, злое, Нежному, верному сердцу покажется горе не горем, Радость не радостью; будет лишь памятно бедствие мужа, Тяжкой виной своей в горе лишенного всякой отрады». Эти услышав слова, я решился немедля пуститься В путь обратный. Царевна, сама теперь ты рассудишь, С доброю ль вестью к тебе я пришел». Дамаянти, Парнаду Выслушав, тотчас к царице пошла и так ей сказала: «Слушай, родная; о том, что я сделать хочу, мой родитель Бима ведать не должен; хочу я брамина Судеву В царство Айоду послать; награды своей половину Он заслужил, вот случай ему заслужить и другую; Вам возвратил он меня, пускай возвратит вам и Наля». Мать согласилась на просьбу плачущей дочери; тайно Все учредили они, и царь не узнал ни о чем. Одаривши Щедро Парнаду, царевна сказала: «Когда возвратится Счастливо царь мой желанный, получишь ты вдвое; ты первый След нам к нему указал». И доволен остался Парнада Тою наградой. Тогда Дамаянти, призвавши Судеву, Так сказала: «Судева, иди к царю Ритуперну В царство Айоду; явися ему, но так, чтоб подумал Царь Ритуперн, что зашел ты в Айоду случайно, и вот что Скажешь ему ты, как будто без всякого умысла: «Бима Снова сзывает в Видарбу царей и царевичей, снова Хочет супруга избрать Дамаянти: уж съехалось много К ней женихов». И ежели знать пожелает он, скоро ль Должен быть выбор, назначен ли день? Отвечай ты: «Я вижу, Царь, что тебе одному неведомо то, что известно Целому свету; день назначенный — завтра; и если Сам ты отведать счастья намерен, то можешь в Видарбу Нынче же к ночи поспеть; у тебя есть конюх, искусный Править конями; он в сутки сто миль проскакать их заставит; Только не медли: завтра чем свет Дамаянти объявит Выбор; о Нале ж ни слуха, ни вести; и, верно, погиб он. Если же хочешь ты знать, от кого я о сказанном слышал, Знай, государь, что я слышал о том от самой Дамаянти».

II

Вот и приходит Судева к царю Ритуперну. То было Рано поутру. И только что ложную повесть брамина Выслушал царь, как, с места вскочивши, воскликнул: «Скорее Кликнуть Вагуку сюда!» Когда же Вагу на явился — «Верный конюший, — сказал Ритуперн, — мне должно в Видарбу Нынче ж поспеть; Дамаянти опять выбирает супруга; Завтра утром она объявит свой выбор. Искусство Ныне свое покажи мне, Вагука, на деле; посмотрим, Можешь ли в сутки сто миль проскакать на конях, не кормивши?» Царская речь наполнила ужасом Налеву душу. «Что замышляет, — подумал он сам про себя, — Дамаянти? Или она от скорби лишилась ума? Иль какую Хитрость задумала? Может ли быть, чтоб она на такое Дело решилась, она, непорочная, верная, светлый Ангел любви? Неужель, оскорбленная мной так жестоко, Хочет отмстить мне она, смиренно-незлобный эдемский Голубь? Но женское сердце изменчиво: я же пред нею Слишком виновен; прекрасную младость ее погубил я; В долгой разлуке со мной разлучилась она и с любовью. Но, позабывши меня, как могла позабыть Дамаянти Наших детей? Мне должно разведать, что ложь и что правда В этом слухе, и волю царя для себя я исполню». Так он в мыслях решил и, покорно ко груди прижавши Руки, царю отвечал: «Несомненно исполнена будет Царская воля твоя; мы нынче ж поспеем в Видарбу К вечеру». Вот на конюшню Вагука пошел, чтоб надежных Выбрать коней, и выбрал тощих, тяжелых, ноздристых, Тонконогих, толстоголовых, с щетинистой шерстью, С длинными шеями, с гривой встопорщенной, огненно-диких. Выбор такой царя изумил. «Ты шутишь, Вагука,— С гневом сказал он, — как будто в насмешку из целой конюшни Выбрал ты самых негодных коней. В такую дорогу Можно ль на клячах подобных пускаться?» — «То добрые кони, Царь государь, — Вагука ответствовал, — вот и приметы: Две на лбу, одна на груди и три на копытах; Духом домчимся на этих конях до Видарбы; но если Выбрать других ты желаешь, то сам укажи их; готов я Волю исполнить твою», — «Пускай по-твоему будет,— Царь отвечал, — тебя не учить мне; закладывай, едем». Выбранных им четырех коней заложил в колесницу Наль и сел в нее с Ритуперном; и с ними, по просьбе Наля, сел Варшнея. Собравши в могучую руку Вожжи и ими тряхнув, как браздами излучистых молний, Наль закричал: «Изготовьтесь вы, добрые кони; чтоб нынче ж Быть нам в Видарбе!» И, дрогнув, пред ним на колени упали Кони; легким движеньем руки опять он их поднял На ноги, голос смягчил и, ласковым словом придав им Жару, крикнул: «Вперед!» Они понеслися как вихри. Царь Ритуперн на бег их смотрел с немым изумленьем. В то же время, расслушав, сколь был таинственно-звучен Гром колесницы, и видя, что вожжи со свистом и треском Били коней по бокам и, как молнии, быстро сверкали, Думу глубокую думал Варшнея: «Откуда Вагука Мог получить такое искусство и кто он? Не сам ли Коней державного бога богов повелитель Металис? Или он Наль, сокрывший себя под личиной урода? Налева образа нет здесь, но есть здесь Налева сила. Кто же мне правду откроет? Давно из древних преданий Ведаем мы, что земные цари, по воле судьбины Здесь на земле иногда превращенные, странствуют тайно. Этот уродливый конюх не может быть Налем великим; Тот же, под кем, как гроза в небесах, гремит колесница, Кто он иной, как не Наль, мой великий владыка?» Так думал Молча Варшнея и в бедном Вагуке угадывал Наля.

III

Кони, без крыльев крылатые, властию Наля, как буря, Мчались вперед по горам, по долам, через реки, потоки. Вдруг сорвалась с головы Ритуперна повязка. «Вагука, Стой! — он сказал. — Пускай Варшнея подаст мне повязку». — «Поздно! — ответствовал Наль-Вагука, — Уж мы отскакали Более мили; оставим повязку». Царь изумился; Вдруг он увидел вдали Вибитаку, ветвисто-густою Сенью покрытое дерево. «Слушай, Вагука, — сказал он,— Здесь на земле никто не имеет всезнанья; в искусстве Править конями ты первый; зато мне далося искусство Счета, и знаю я тайну играть наверное в кости. Видишь ли там вдалеке то ветвистое дерево? Много Листьев на нем и много плодов; но много их также, С ветвей упавших, лежит на земле. Так знай же: упало Листьев четыреста три, и с ними свалилось сто десять Спелых плодов; всех сучьев семьсот сорок девять; на сучьях Листьев осталося пять миллионов и восемь; плодов же Тысяча триста пятнадцать созревших, восемьсот сорок Три созревающих, семьдесят восемь гнилых. Хоть поверку Сделай, мой счет без малейшей ошибки». В эту минуту Были они уж близ дерева. «Стойте, — воскликнул Вагука, — Добрые кони; такому чудному счету нельзя мне Прежде поверить, пока плодов, и сучьев, и листьев Сам не сочту я на дереве этом. Варшнея подержит Вожжи, покуда я буду считать». Ритуперн ужаснулся. «Что ты задумал, Вагука? — сказал он, — Не время нам медлить». Но Вагука (был умысел свой у него) непременно Счет поверить хотел. «Подожди, — царю отвечал он,— Или — если уж так ты поспешен — прямо, все прямо Этой дорогой ступай; Варшнея будет конями Править». На то Ритуперн возразил, стараясь Вагуку Лаской смягчить: «Не упрямься, добрый Вагука; в искусстве Править конями тебе подобного нет, и в Видарбу Только с тобою одним поспеть нам к вечеру можно. Я (сам видишь ты это) во власти твоей; не держи же Доле меня: я сделаю все в твое угожденье, Если только в Видарбу доедем прежде, чем сядет Солнце». Вагука вместо ответа, коней удержавши, С козел сошел и начал спокойно считать по порядку Прежде плоды, за плодами сучья, за сучьями листья. «Счет плодов без ошибки, — сказал он царю Ритуперну,— Вот поглядим, не ошибся ль ты в счете сучьев и листьев?» Царь кипел нетерпеньем. «Будь же доволен, Вагука, Разве мало тебе одного доказательства?» — «Мало, Царь государь, — Вагука сказал, — но если ты хочешь Разом все кончить, то сам объясни мне, как мог ты так много Счесть в такое короткое время?» — «Знай же, — воскликнул Царь (не от доброй души, а взбешенный упорством Вагуки), — Я одарен могуществом счета и тайным искусством В кости играть наверное!» — «Ежели так, то теперь же То и другое мне передай; в замену искусство Править конями получишь», — сказал Вагука. «Согласен, — С гневом ответствовал царь, — и могущество счета, и тайну В кости играть я тебе отдаю: от тебя же, Вагука, Дар твой приму, как скоро приедем в Видарбу». Лишь только Вымолвил слово свое Ритуперн, как у Наля открылись Очи, и он все ветви, плоды и листы Вибитаки Разом мог перечесть; и в то же мгновенье, когда он Данную силу в себе ощутил, сокрытый дотоле В сердце его искуситель Кали оттуда исторгся Дымом и мглою своей обхватил Вибитаку. При первом Чувстве свободы Наль обеспамятел; скоро, однако, Он очнулся и, видя лицом к лицу пред собою Злого врага своего, хотел проклясть нечестивца; Но Кали возопил, поднявши руки смиренно: «Наль, воздержися от клятвы; уже довольно наказан Был я проклятьем, в минуту страданья твоею женою Против меня изреченным (хотя и был ей неведом Общий ваш враг). С тех пор я, замкнутый в тебе, как в темнице. Столь же был горем богат, сколь ты был радостью беден. Мучимый ядом царя Змеиного, денно и ночно Сам себя проклинал. Пощади же меня, благодушный Наль; я отныне бессилен; отныне каждый, кто повесть Бедственной жизни твоей прочитает, тебя прославляя, Будет от козней моих огражден и власти подобных Мне зловредных духов недоступен». Смягченный молящим Словом врага побежденного, Наль воздержался от клятвы. Сам же Кали в Вибитаку вселился, и полное жизни Дерево мигом засохло. При чуде таком изумился Царь Ритуперн (того же, что с Налем в эту минуту Делалось, видеть и слышать не мог он). Едва искуситель Скрылся — от муки избавленный, радостно блещущий, новой Жизнию пламенный, вдвое могучий, сел в колесницу Наль, и кони помчались; а он, упредив их, душою Был уж в Видарбе, там, где была Дамаянти, куда он С сердцем, свободным от зла, но все еще бедный, бездомный Царь, возвращался под видом чужим, никому не знакомый.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

I

Солнце еще не угасло, когда до Видарбы достигнул Царь Ритуперн. Немедля о госте нежданном царь Бима Был извещен, и, им приглашенный, в сиянье вечернем Въехал в Видарбу владыка Айоды. Как гром отзывался Стук колесницы его с осьми сторон небосклона. Налев стук и Налев скок почуяли тотчас Налевы кони (которых, еще до изгнанья царева, К Биме с детьми сама Дамаянти прислала); Радостным ржаньем, как будто при Нале, они отвечали Дружно на звук, им знакомый; и, вслушавшись в звук сей, подобный Гулу глубокому грома, сама Дамаянти смутилась; Что-то родное, бывалое, Налево в вещее сердце Вдруг проникло, так и жена и кони узнали Разом Наля по стуку его колесницы. И в стойлах Царских слоны и на кровле дворцовой павлины, расширив Радугой пышной хвосты, при этом неслыханном стуке Вдруг встрепенулись; подняли хобот слоны; закричали, Вытянув шею, в радостном страхе павлины, как будто Чуя грозы, обещающей дождь, приближенье. И с райским Трепетом, вся обращенная в слух, про себя Дамаянти Так говорила: «Мне этот стук колесницы и этот Топот, тревожащий небо и землю, насквозь проникают Душу. Это Наль, мой владыка, Наль, мой желанный! Если его я нынче ж лицом к лицу не увижу, Если нынче же в сладких объятиях Наля не буду, Если это не он, столь чудно гремящий, не светлый Наль, мой царь, мой спаситель; если меня обмануло Сердце, то более жить мне не должно; и в жаркое лоно Пламени брошусь, чтоб кончить тоску одинокия жизни. О! теперь позабыто все прошлое: жизнь обновилась; Страх одиночества, стыд нищеты, бесприютность, разлуки Тяжкая боль — из сердца изглажено все; я не помню Слова обидного, взгляда сурового; помню одно лишь Счастье святое любви, лишь его, избранного сердцем, Радость души, благородного, кроткого, сильного волей, Тихого нравом, разумом мудрого, сердцем младенца, Наля, мою надежду, спасение, жизнь. Непрестанно Думать о нем и о прошлых днях неразлучности сладкой, Голосе, нежных речах и, всею душой погружаясь В думу любви, быть розно с ним, несказанно любимым,— Вот страданье, которому имени нет». <…>

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

I

Все, что было ей нужно, узнав, Дамаянти решилась Сделать опыт последний и матери вот что сказала: «Кликни Вагуку к себе; я тайну эту открою; Наль отыскан; он здесь, я знаю, я верю». Царица, согласно С просьбою дочери, кликнуть велела Вагуку, и сколько Волей, столько неволей царь с трепетанием тайным Стал, наконец, пред лицом своей Дамаянти. Безгласен Сделался он, увидя ее, прелестную в скорби, Чистого ангела радости в платье печальном вдовицы. Сердцу его несказанный упрек, перед ним Дамаянти Молча стояла, пронзительный взор на него устремивши. «Дай ответ мне, Вагука, — она напоследок сказала,— Знал ли ты верного мужа, который был бы способен Тайно покинуть жену и ее, заснувшую с твердой Верой в защиту его, в лесу беззащитную бросить, Бросить одну, без одежды, без крова, без пищи, дотоле Нежно любимую им и ничем, ни делом, ни словом, Ниже каким помышленьем пред ним невиновную? Вот что Сделал со мною, Вагука, супруг мой Наль Пуньялока. Чем я его оскорбила? Чем могла побудить я Сердце его на такое предательство? Он пред богами Выбран был мною, пред богами я с ним сочеталась, и боги Слышали клятву, им данную мне, в любви неизменной. Как же, Вагука, он мог изменить своей Дамаянти, Радостным сердцем и горе, и бедность, и стыд, и изгнанье С ним разделившей, той изменить, которой сказал он, Руку ей дав пред святым алтарем: «Тебя я отныне Буду чтить и любить, защищать и питать, и с тобою Горе и радость, богатство и бедность и все неизменно В жизни делить обещаюсь?» Вагука, скажи мне, как мог он Так измениться, так все позабыть?» Сокрушенный и бледный, Слушал в безмолвии Наль укоризны своей Дамаянти. Очи ее, светозарные звезды, были покрыты Облаком скорби, и быстрым ручьем сквозь густые ресницы Падали слезы. Своею виной уничтоженный, тихим, Трепетным голосом Наль отвечал: «Что Нишадское царство Было проиграно Налем, не он в том, несчастный, виновен: Злобный Кали обезумил его, и им же, коварно Вкравшимся в сердце к нему, очарованный Наль в исступленье Спящую бросил тебя; когда же в лесу ты, — не зная, Кто он, — врага своего прокляла, твои поразили Клятвы Кали, спокойно владевшего Налевым сердцем; и с тех пор Адски страдал он, как в пламени пламень горя, заключенный В страждущем Нале, как в мрачной тюрьме. От нечистого духа Наль избавлен, и будет от всякой он клятвы свободен, Если, увидясь с женою, найдет, что ему сохранила Верность она и любовь. Теперь отвечай, Дамаянти, Что он найдет? Сохранила ль любовь, сохранила ль ты верность? По свету ходят гонцы от тебя и отовсюду сзывают Новых к тебе женихов в замену погибшего Наля. Вот что сюда привело и царя Ритуперна, и сам я, Бедный конюший Вагука, его конями был должен Править, чтоб мог он поспеть на счастливый выбор». Услышав Жалобы Наля, смиренно руки сложила и с чистым Взглядом небесного ангела, ангел земной, Дамаянти Так отвечала: «Тебе ль, мой избранный, тебе ль, предпочтенный Мною богам, меня оскорблять таким подозреньем? Ведай: сама я послала брамина к царю Ритуперну С ложною вестью о выборе новом в Видарбе. Узнало Сердце мое, что Вагука был ты, и невинный обман мой Был удачен — ты мне возвращен. И с клятвою правды Здесь, государь, прикасаясь к коленам твоим, пред тобою Сердцем спокойным, как будто пред небом самим, говорю я: Верность к тебе и любовь я во всей чистоте сохранила. Ветер свободно играет, носясь по всему поднебесью; Ведает все он; пускай он моим обвинителем будет, Если я что недостойное верной жены сотворила; Солнце в высоком блаженстве сияет, горит над водами, Оком всевидящим ходит оно по всему поднебесью, Пусть же, все видя, оно моим обвинителем будет, Если я что недостойное верной жены сотворила; Месяц, светило покоя, во мраке ночном замечает Тайное все в небесах и тайное все в поднебесье, Пусть же он, тайны все зная, моим обвинителем будет, Если я что недостойное верной жены сотворила. Пусть и небесные силы, хранящие небо и землю, Правду мою подтвердят иль смерть мне пошлют за неправду». Так вызывала и небо и землю в свидетели чистой Жизни своей Дамаянти; и вот ей откликнулся с неба Ветер и так свой ответ из пространства лазурного свежим Словом провеял: «Как небо мое, чиста Дамаянти, Долгу верна, в любви неизменна, слова ее правда; Верь ей и руку подай, как жене беспорочной; и будут Снова меж вами союз, и покой, и любовь, и согласье». Ветер умолкнул, и райской прохладой отвсюду повеял Воздух весны, и упали цветы дождем благовонным С неба при звуке воздушных тимпанов. Таким несказанно Чудным свидетельством Наль, исцеленный от всех подозрений, Вспомнил о том, что ему сказал царь змей на прощанье, В данный им зеркальный щит поглядел, и в минуту явился Прежним Налем, и руки простер к своей Дамаянти. С криком пронзительным кинулась в них Дамаянти, и этот Миг единый стократ заплатил им за долгие муки. Голову Наля прижавши к своей целомудренной груди, В сладком забвенье всего, в упоенье любви Дамаянти Долго безгласна была; она то сквозь слез улыбалась; То трепетала, пронзенная радостью; то от избытка Счастья глубоко вздыхала. И боги любви опустили Тайную брака завесу на них, сочетавшихся снова Дорого купленным браком. Так, наконец, отдохнули Вместе они, до блаженства достигнув дорогой печали. Память минувшей разлуки, радость свиданья, живая Повесть о том, что розно друг с другом они претерпели, Мыслей и чувств поверенье, раздел и слиянье, Все в одном заключилося чувстве: мы вместе; и память Прошлых бед настоящею радостью, светом, от тени Более ярким, печальный были веселым рассказом Сделалась. Так, по долгой в изгнанье тоске, возвратился Наль к Дамаянти, как солнце из зимнего, хладного

знака В знак весны возвращается; так Дамаянти, приникнув К сердцу Наля, опять расцвела, как сияющий вешним Цветом сад живей расцветает, дождем орошенный. Тут пропели два соловья им песню такую: «Снова Дамаянти с Налем неразлучна; Сердце вновь покойно, горе позабыто, Смолкнули желанья, так ликует в небе Ночь, когда ей светит друг желанный месяц»…

III

…Быстрою бурею Наль пролетел, и скоро достиг он В грозном величии царства, из коего некогда вышел Бедным изгнанником. Брату Пушкаре, владевшему ныне Бывшим престолом его, он сказал: «Я тебя вызываю К новой игре; я поставлю на кости жену; ты поставишь Все Нишадское царство — довольно ль с тебя? Но сначала Сделать мне должно с тобой уговор: когда проиграешь Ты — то все, чем владеешь, будет моим, и над самой Жизнью твоею буду я властен; когда ж проиграю Я — то все, чем владею, возьмешь ты, ежели можешь: Знай наперед, что тогда мы с тобою мечом разочтемся. Полно же медлить; тебе по законам игры мне на вызов К новой игре отказать невозможно; и властен теперь ты Выбрать из двух любую игру: в железо иль в кости. Хочешь отведать меча — выходи; я рад поединку; Царство, наследье отцов, должны сохранять мы, покуда Наше оно, когда же его мы утратили, силой Должно уметь нам его возвратить; так учили нас предки. Час наступил; принимайся, Пушкара, за меч иль за кости. Или тебе живому не быть, иль я Дамаянти С жизнью тебе уступлю». На этот вызов Пушкара Так отвечал, усмехнувшись: «Готов я еще раз с тобою В кости счастья отведать; то будет игра роковая; Горя с тобой в нищете Дамаянти довольно терпела; Власть и богатство со мною разделит она и забудет Прошлое скоро; а я и на троне нишадском всечасно Думал об ней и ждал, что придешь ты; и вот напоследок Ты пришел, и будет моей Дамаянти, и боле Мне ничего на земле желать не останется». Этим Дерзким ответом разгневанный, меч свой хулителю в сердце Чуть не вонзил в запальчивости Наль, но, собой овладевши, Он сказал, трепеща, и кипя, и сверкая: «Безумец, Полно хвастать, играй: проиграешь, заплатишь». И кости Брошены — все решено: обратно Нишадское царство С первым ударом выиграл Наль у Пушкары. Со смехом Он, победитель, взглянул на него, побежденного. «Что ты Скажешь теперь? Мое законное царство, которым Думал владеть ты, по-прежнему стало моим и отныне Будет в крепких руках; теперь меж царем и меж царством Третий никто не дерзнет протесниться. Мою ж Дамаянти Ты и во сне недостоин увидеть; ты раб мой отныне; Так решила судьба. Но слушай: не властью твоею Некогда был я низвержен с престола; Кали искуситель, Враг мой, тебе помогал; ты об этом не знал, безрассудный; Знай же теперь, что отмщать на тебе преступленья чужого Я не хочу. Живи, и будь милосердие неба Вечно с тобой, и вражды да не будет меж нами, Пушкара, Брат мой; живи, благоденствуя, многие, многие годы». Весь уничтоженный благостью брата, пред ним на колена Бросился, плача, Пушкара. «О Наль Пуньялока, да будет Милость богов и всякое благо земное с тобою! В скромном уделе моем я, твой подданный, буду спокойней Жить, чем на троне твоем, где покой мой основан Был на ударе неверных костей; и своими отныне Буду я столь же любим, сколь был ненавидим твоими. Прежде, однако, очищу себя от вины омовеньем В Гангесе грешного тела; в его благодатные волны Брошу, прокляв их, враждебные кости, которыми злые Властвуют духи. А ты, сюда возвратив Дамаянти В блеске прекрасного солнца, скажи ей, чтоб гнева В сердце ко мне не питала и, прежнее горе забывши, Вдвое блаженна была очищенным в опыте счастьем».

НИЗАМИ

Перевод П. Антокольского

ЛЕЙЛИ И МЕДЖНУН

…В краю арабов жил да был один Славнейший между шейхов властелин. Шейх амиритов жизнь провел свою В цветущем этом солнечном краю… Приветлив с бедняками, справедлив И славен меж арабов, как халиф. Но лишь одна ждала его беда! Он — раковина полая, куда Не вложена жемчужина. Он — ствол, Что ни одним побегом не зацвел… Как он ни сеял — не всходил росток: Все сына нет, все пуст его чертог! Отцу и невдомек, что не слаба, Но мешкает в решениях судьба. Пусть поиски напрасны! Не ропщи, Причину лучше тайную ищи. Так связано все на земле узлом, Что счастье вечно следует за злом. И вот Аллах вознаградил отца За должное смиренье до конца. И родился младенец дорогой — Такой любимый, слабенький такой… Родные совершить обряд пришли И мальчугана Кейсом нарекли. И год прошел — ребенок рос и рос, Стройней тюльпана, прихотливей роз, Весь упоен предчувствием любви, Чья сущность разлита в его крови, Как будто от него исходит свет, И весь он — мирозданию привет… И счастлив был и ликовал отец, Когда пошел он в школу наконец. Был выбран и наставник, старший друг, Знаток — преподаватель всех наук. И рядом с Кейсом в тот же день и час Шумит ватага сверстников, учась. И каждый мальчик, ревностен и строг, Готов учить и повторить урок. А рядом с мальчиками у доски Есть девочки. Друг другу не близки, Они сошлись из разных стран и мест, От всех племен, что ведомы окрест. И Кейс меж них ученьем поглощен, Но и другим предметом увлечен! С ним рядом есть жемчужина одна, Как бы с другого поднятая дна, Еще не просверленная, в красе Нежнейшей, — украшенье медресе. Разубрана, как куколка, стройна, Как кипарис, прелестна, как луна. Шалунья! Взмах один ее ресниц Пронзает сердце, повергает ниц. Газель, чей смертоносен тихий взор. Чья кротость в мире вызовет раздор. И если кудри — ночь, то светлый лик Как бы в когтях у ворона возник. А крохотный медоточивый рот — Предвестие всех будущих щедрот… От черных кос, что стан ей обвили, Зовут ее, как ночь саму, — Лейли. Ее увидел Кейс и стал иным, И сердце отдал за нее в калым. Но и она, но и она полна Предчувствием, — как будто от вина, Которого пригубить ей нельзя, Все закружилось, медленно скользя. Пришла любовь. И первый же глоток Из этой чаши — пламенный поток. Но как им трудно в первый раз пьянеть, Как странно им, как дивно пламенеть, Как сладко им друг с другом рядом жить И с каждым часом все нежней дружить. И ежечасно сердце отдавать, И никогда его не открывать!.. Товарищи учением полны, А эти два влечением пьяны. Те говорят словами, как и встарь, У этих — свой учебник, свой словарь. Те много книг прочтут, чтоб не забыть, А эти миг цветут — лишь бы любить. Те сочетают буквы для письма, А эти лишь мечтают без ума. Те знатоки в глаголах, в именах, А эти онемели в смутных снах… …И Кейс бродил, влюбленный и безмолвный, Как зрелый плод, румяным соком полный. Дни шли и шли. И день настал, когда Пришла взаимных вздохов череда. Жилища их любовь опустошила, С мечом в руке над ними суд вершила. И между тем как немы их уста, Уже роились слухи неспроста. И сорвана завеса с детской тайны, И весь базар взволнован чрезвычайно… Путь пламени любовь нашла сама — И вырвалась. И Кейс сошел с ума. Да, он, глядевший на Лейли украдкой, Снедаем был безумной лихорадкой. И рядом с ней, и близко от нее — Лишь растравлял отчаянье свое. Ведь сердце — путник над скалистой бездной, — Когда сорвешься — помощь бесполезна. А тот, кто этой доли не знавал, Его Меджнуном странным называл. Да, был он одержим. Не оттого ли Он кличку подтверждал помимо воли?.. И он бродил по рынку и вдоль улиц, И все, кто с ним, рыдающим, столкнулись, Что на него дивились и глазели, Что слышали напев его газели,— Все ринулись за ним оравой шумной, Кричали вслед: «Меджнун, Меджнун, безумный!» А он и впрямь с рассвета до звезды Не признавал ни сбруи, ни узды… И что ни утро, он спешил босой, Чтоб повстречаться с милою красой. Простоволосый, он бежал в пустыню, Чтоб увидать любимую святыню. Он шел, чтобы к шатру ее прильнуть. И долог был его обратный путь. Быстрее ветра он спешил туда,— Назад он плелся, будто сквозь года. К ней он летел на сотне крыл летучих, Назад — дорога в терниях колючих… Отец скорбел о сыне и, поведав О том родне, просил ее советов. По мнению старейшин, лишь одна Дорога здесь пригодна и честна: Не медлить с начинанием, из мрака Извлечь Меджнуна и добиться брака… С почетом принят был шейх амиритов. «В чем ты нуждаешься? Скажи открыто». Тот отвечал: «Хочу быть ближе к вам, Прошу вас верить искренним словам». И без утайки все сказал соседу: «Ищу родства с тобою, не посетуй! Как сочетать твое дитя с моим? Мой сын рожден в пустыне и томим Тоской по родниковой, свежей влаге. А я забочусь о сыновнем благе И говорю об этом без стыда. Моя семья богатствами горда, И знатностью, и пышностью известна. Есть у меня желанье дружбы честной, А для вражды всегда оружье есть. Мне — жемчуг твой. Тебе — хвала и честь. Ты продаешь. Товар в цене сегодня. Торгуйся, чтоб я выше цену поднял, Запрашивай, покуда спрос велик». Так кончил речь отец, и в тот же миг Второй отец ответствовал учтиво: «Ты говоришь весьма красноречиво. Но пусть судьба решает за меня. Могу ль сидеть у жгучего огня, Не опаливши нашей дружбы честной? Твой сын прекрасен, и родство мне лестно, Но он для нас не родич и не друг, Он счастья не внесет в семейный круг. Он одержим безумием и болен. Ты исцелить его, конечно, волен Молитвами — тогда и приходи Со сватовством. Но это — впереди!»…

ПЛАЧ МЕДЖНУНА

…Все выслушал Меджнун. И для него Все стало окончательно мертво. Он тотчас разодрал свою рубаху: Не нужен саван тлеющему праху! Тому, чье царство где-то вне миров, Весь мир — кочевье, а не отчий кров. Он стал бродить по выжженной пустыне С одной лишь думой об одной святыне, По кручам горным странствовал пешком, Как тюрк, с заплечным нищенским мешком… И «Ла хауль» прохожие кричали, Когда он шел в смятенье и печали, Когда слыхали по ночам вдали Протяжный вопль его: «Лейли, Лейли!»… «Я — выродок. Я джинном одержим. Сам злобным джинном я кажусь чужим, А для родни — всех бед ее виновник, — Исколот сам, колюсь я, как терновник… Я — ветвь сухая, ты же ветвь в цвету. Ну, так сожги сухую ветку ту. Преступник ли, что жажду исцеленья? В чем грешен, если не в одном моленье?.. Звезда моя! Луна моя младая, Одной болезнью дикой обладая, Я потому и болен, что люблю Тебя одну, тебя, луну мою!»… Бывает, что любовь пройдет сама, Ни сердца не затронув, ни ума. То не любовь, а юности забава. Нет у любви бесследно сгинуть права: Она приходит, чтобы жить навек, Пока не сгинет в землю человек. Меджнун прославлен этим даром верным, Познаньем совершенным и безмерным, Прославлен тяжким бременем любви. Он цвел, как роза, дни влача свои. От розы той лишь капля росяная Досталась мне, едва заметный след. Но, в мире аромат распространяя, Не испарится он и в сотни лет… И наконец решила вся родня, Что следует, не мешкая ни дня, Идти всем скопом до священной Каабы, Как бы она далеко ни была бы, Поскольку там за каменной стеной Михраб любви небесной и земной… Шейх амиритов, нищих утешая, Бесценный жемчуг с золотом мешая, Сынам песков рассыпал, как песок, Все достоянья, всех сокровищ сок. И взял он сына за руки и нежно Сказал ему: «Теперь молись прилежно. Не место для забавы этот храм, Поторопись, прильни к его дверям, Схватись же за кольцо священной Каабы, Молись, чтобы мученья отвлекла бы, Чтоб исцелить бессмысленную плоть И боль душевной смуты побороть, Чтоб ты приник спокойно к изголовью, Не мучимый безжалостной любовью». Но слушать более Меджнун не стал. Он зарыдал, потом захохотал, И, как змея, с земли пружиной прыгнул, И, за кольцо дверей схватившись, крикнул «Велят мне исцелиться от любви. Уж лучше бы сказали: не живи! Любовь меня вскормила, воспитала, Мой путь она навек предначертала. Моей, Аллах, я страстию клянусь, Твоей, Аллах, я властию клянусь, Что все сильней тот пламень разгорится, Все горячей в крови он растворится, Что в час, когда земной истлеет прах, Любовь моя останется в мирах. И как бы пьяным нежностью я ни был, Налей еще пьянее — мне на гибель!»… …Лейли, Лейли, соперница луны, Предмет благоговенья всей страны, Росла в благоуханной гуще сада, Две зрелых розы, юношей услада, Круглились и, как чаши, налились, Был стан ее, как стройный кипарис, И губы винным пурпуром пьянили, И очи поволокою манили,— Украдкой взглянет, и конец всему: Арабы заарканенные стонут, И турки покоряются ярму, В волнах кудрей, как в океане, тонут. Охотится она, — и грозный лев К ней ластится, смиреньем заболев. И тысячи искателей безвестных Томятся в жажде губ ее прелестных. Но тем, кто целоваться так горазд, Она промолвит только: «Бог подаст!»… Но, несмотря на обаянье то, Кровавой мукой сердце залито. И ночью втайне, чтоб никто не слышал, Проходит девушка по плоским крышам, Высматривает час, и два, и три, Где тень Меджнуна, вестница зари. О, только б увидать хоть на мгновенье, С ним разделить отраду и забвенье,— С ним, только с ним! Как тонкая свеча, Затеплилась и тает, лепеча Возлюбленное имя. И украдкой Полна одной бессонницею сладкой, То в зеркало страдальчески глядит, То за полетом времени следит, То, словно пери, склонится послушно К веретену, жужжащему так скучно. И отовсюду, словно бы назло, Газели друга ветром к ней несло. И мальчуган, и бойкая торговка Поют газели, слаженные ловко. Но и Лейли, смышленое дитя, Жемчужины чужих стихов сочтя, Сама способна нежный стих составить, Чтобы посланье милому отправить, Шепнуть хоть ветру сочиненный стих, Чтоб он ушей возлюбленных достиг. Иль бросить на пути проезжем, людном Записку с изреченьем безрассудным, Чтобы любой прочел, запомнил, сжег,— А может статься, взглянет и дружок. А может статься, в передаче устной К нему домчится этот шепот грустный. Так между двух влюбленных, двух детей, Шел переклик таинственных вестей. Два соловья, пьянея в лунной чаще, Друг другу пели все смелей и слаще. Два напряженья двух согласных струн Слились: «Где ты, Лейли?» — «Где ты, Меджнун?» И скольких чангов, скольких сазов ропот Откликнулся на их неслышный шепот!.. Но чем согласней этот лад звучащий, Тем о двоих враги злословят чаще. Год миновал, а юная чета Живет в мечтах, да и сама — мечта…

СВАТОВСТВО ИБН-САЛАМА

Когда Лейли гуляла в пальмовой роще, ее увидел знатный и богатый юноша Ибн-Салам из арабского племени бени асад. Он влюбился в нее и послал к ее родителям сватов. Родители Лейли дают согласие, но просят отложить свадьбу — их дочь больна.

НОУФАЛЬ ПРИХОДИТ К МЕДЖНУНУ

Богатый араб, смелый воин Ноуфаль, на охоте встречает Медж-нуна, окруженного дикими зверями. Ему рассказывают историю этого несчастного. Ноуфаль решает помочь Меджнуну. Они пируют вместе. Ноуфаль предлагает Меджнуну добыть Лейли. Меджнун отказывается — ведь он безумен. Ноуфаль уговаривает его. Меджнун живет в шатре Ноуфаля. Его красота снова расцветает.