Неуставняк 2
Шрифт:
Разбившись на стайки, все разбрелись в поисках мест, чтоб устроить хоть какой-то ночлег. Ночь, пережитая на этом зажатом между горами аэродроме, наверно, единственное совместное воспоминание, которое не разбила мозаика последующих событий. Примерно полторы тысячи обученных убивать парней оставили на ночь в полупустыне. Их привыкшие к минимальному комфорту или хотя бы к маломальской подготовке к ночлегу тела погрузились в жестокое оцепенение горной ночи. Её пережили все, но не забыл никто. И только быстрый рассвет вытер уныние того холодного отчаяния.
Тот обжигающий своей яркостью рассвет для кого-то из нас был последним на Родине. И пусть эту землю трудно назвать своим домом, но всё равно это
Вот площадка, зажатая меж гор, вон направление, куда нам следует лететь – там сплошные заснеженные вершины, за которые цепляются облака, оставляя белоснежные следы. Это не наши горы, это не наши облака, только сейчас их освещает наше солнце – моё солнце не может нам не светить!
Как же у них? Так ли оно светит? И что там вообще!
Невыспавшиеся отрядики партизан стали сгруппировываться возле своих вполне узнаваемых центров. Как правило, это были кучи сброшенных РД и коробок с сухим пайком. Каждый отряд позиционировался по принадлежности к бывшему подразделению. Всё самое едомое было схавано ночью, и только отсутствие воды не позволило доесть галеты и сухари.
Рассвет наступил моментально – привычных сумерек почти не было. Солнце, поднявшись из-за вершины небольшой горы, принялось нещадно нагревать наши шинели. А сбросить их сразу было невозможно, так как земля неохотно принимала тепло небесного светила. Сверху жарит, снизу сквозит. Тягучие слюни требуют воды, чтобы расчистить привычные к утреннему моциону рты.
Счастье было так минимально – всего то и нужна была струйка воды, чтобы умыться и сделать пару тройку глотков.
Постояв возле своих, я вновь удалился в сторону покинутого мной одинокого домика, рядом с которым появилось какое-то движение.
«Если есть дом, значит должна быть и вода». – Не думаю, что моя мысль была первой среди мыслей подготовленных к смерти мужиков.
Да, именно мужиков! А как иначе можно назвать вчерашних пацанов, которых полгода учили убивать, выживать и пережидать? Мы все до единого отвергли наши дворовые привычки, посмеялись над прошлыми понятиями и перестали верить в дружбу, так как сержанты, умело манипулируя нашими потребностями, не позволяли нам этой обывательской роскоши. Взаимовыручка, граничащая с взаимовыгодой, стала основным суррогатом долговременных связей – привязанность людям, которых учат убивать, не нужна и даже очень опасна!
На маленьком дворике, который визуально был огорожен линиями уложенных на земле разнокалиберных камней, действительно оказался торчащий из земли кран. Барашек [3] отсутствовал. Запорный механизм заканчивался одиноким штырём, который надёжно хранил так нужную всем воду. За недолгое время этот штырёк стал отполированным. Чем его только ни пробовали открутить, но привычных армейских приспособ (автомата и штык ножа) ни у кого не было. Пряха солдатского ремня не годилась, так как её запорный язычок весьма слаб на нажим и пригоден разве что для открывания пивных бутылок.
3
Барашек – железная съёмная, круглая рукоятка, надеваемая на приводной валик запорного водопроводного крана (простонародное).
Полгода дисциплины прошило каждого некоей бережливостью, которая до армии в нас даже и не зарождалась. Все, возжелавшие воды, были аккуратны в её добыче. Поняв, что по-доброму
Ждать пришлось долго – цвет посветлел, но безвкусия мы так и не получили. Вода была тягуче противная, с привкусом медного купороса. Сполоснув лицо и шею, не решившись сполна испить её, я вновь удалился к своим, чтобы принести им благую весть о наличии источника.
Весть о появлении воды облетела аэродром моментально, и разрозненные толпы приняли осмысленно направленное движение. Но возле цели почти каждого ожидало разочарование – отсутствие какой-либо маломальской посудины не позволяло вскипятить воду, чтобы принять её вовнутрь. Полгода всеобщей стерилизации внутренне сковывали порыв жажды – «Не суй в рот чего ни попадя!». Кроме того, мы знали о наличии пантоцида, который шёл в каждой индивидуальной аптечке, но их нам никто не выдал, так как такая надобность при перелёте не подразумевалась. Конечно, нашлись и смелые, которые, отважно поглотив воду, нагло всем улыбались, но на них смотрели как на смертников. Их успокаивало то, что вода была не из ручья или лужи, а из трубы. Но её тягучесть и цвет уже через короткое время наградили «отважных» размягчением организма, называемым в простонародье поносом, а в армии – дристунией.
Оторвавшись от всевидящего ока наших младших командиров, смельчаки потеряли бдительность и проявили себя уже через полчаса. Та часть аэродрома, на которой припарковались наши три Ил 76, была полностью пустынна, некие жидкие строения и небольшая стайка охраняемых военных самолётов типа Миг 25 стояли на противоположном его крае. Пешим ходом идти туда было явно далеко. И если жидкая физиология организмов была изливаема нами на любую поверхность, не покрытую аэродромным бетоном, то с твёрдыми отходами было сложнее. Отсутствие дивизионной газеты, которая была больше востребована в туалете, чем в Ленинской комнате, восполнялось кусками подшивы.
С момента холодного беспокойства ночи до ощутимого подъёма солнца вся равнина была помечена белыми лоскутками, определявшими места минных заграждений. И вот, когда все или почти все вытеснили из себя остатки вчерашнего солдатско-столового обеда, те немногие смельчаки стали назойливо отбегать от пределов взлётно-рулёжных полос. Это были наши первые вестники перемен, которые в скором времени перевернут не только наши судьбы, но и тела. Вода! – это самое страшное зло, так как со знакомства с водой востока и начинается изменение отношения ко всему находящемуся вокруг…
Кроме этих беспрестанно отбегавших смельчаков, все находились в оцепенении, вызванном странной беспризорностью, которой не может быть у десантников. Как устроившееся на отдых стадо коров, мы смотрели в одну сторону – три замёрзшие птицы, прогнув от усталости свои крылья, стояли, не проявляя никаких признаков жизни. От их тел струился пар, источавший последний холод ночного небытия, в их обширных желудках находились те, кто так бесцеремонно высадил нас вчера на это безжизненное плато. Как коротали время запершиеся внутри самолётов лётчики и сопровождавшие нас офицеры, я не знаю, но ещё долгих пять часов самопожирания мы провели в бесцельной маяте ожидания дальнейшего перелёта.