Неутомимые следопыты
Шрифт:
Нет, он не понимал, мой умный, мой смелый отец, что я плачу совсем не от боли и что не помогут мне никакие компрессы и примочки.
Мать все-таки настояла на своем: всю субботу и все воскресенье я просидел дома, уткнувшись в телевизор и глядя подряд все передачи — от «В мире животных» до «Спокойной ночи, малыши». Я вздрагивал от каждого звонка и мчался к дверям — открывать. Но оказывалось, что это пришел вовсе не Женька, а то почтальон приносил газету, то точильщик спрашивал, не нужно ли поточить ножи-ножницы…
Утром в понедельник я проснулся
Возле школы нагнал меня Олежка Островков.
— Какая приятная встреча! Сам Кулагин! Салют-привет!..
Я очень обрадовался, увидев его, — мне не хотелось входить в класс одному.
Хотя было еще рано и до первого звонка оставалось минут пятнадцать, вся школа уже гудела от голосов, громкого топота и суетни. В коридоре около нашего класса толпились ребята. Тамара Гусева, староста, за что-то распекала Гешку Гаврилова. Он уныло шмыгал носом, уставясь глазами в пол. Он, пожалуй, один был сегодня такой невеселый. У остальных ребят лица раскраснелись, как после бани.
— Кулагин пришел! Здорово, Кулагин!
— И Островков здесь!..
— Ты, Сережка, что такой кислый? — хлопнул меня по плечу здоровяк Борька Кобылин. — Небось все каникулы проспал. Что-то тебя на катке не было видно?
Костя Веселовский, председатель совета нашего отряда, деловито подошел, помахивая какой-то бумажкой. За страсть вечно командовать мы в классе прозвали его Комиссаром.
— В хоккейную команду запишешься? Гаврилов уже записался, и Кобылин тоже. Мне Никита поручил команду собрать.
Я рассеянно кивнул. Женьки среди ребят не было.
Я сел за свою парту, третью от учительского стола. Мое место было с краю, а Женька сидел у стены. Но почему же его так долго нет? Что с ним случилось? Не заболел ли после драки с Васькиными ребятами? Может быть, его так поколотили, что он лежит теперь дома и не в силах подняться?..
Едва только я подумал об этом, как в дверях показался Женька. Его встретили звонкими возгласами. Совсем не так, как встречали Островкова или меня. Но я не кричал. Только сердце забилось вдруг часто-часто, как будто меня должны вызвать к доске, а я не приготовил урока.
Вот сейчас, думал я, он подойдет и скажет, как говорил обычно: «Ну-ка пропусти меня на мое место, расселся, как три толстяка». Но Вострецов окинул взглядом ребят, причем взор его промелькнул поверх моей головы, и у меня сразу же упало сердце. А он подошел к Гешке Гаврилову и произнес:
— С тобой никто не сидит?
— Никто, никто, — обрадованно закивал Гешка, поспешно отодвигаясь на край скамейки.
— Тогда я с тобой сяду.
Признаюсь, в эти минуты я просто ненавидел Гешку. Эта ненависть перемешалась в душе моей с горечью обиды, с болью и удивлением. Женька! Мой лучший друг!.. Неужели так вот и кончилась наша дружба?.. Но в то же время вместе с ненавистью и обидой закипала во мне упрямая гордость. «Пусть, — со злостью думал я. — Пусть не хочет сидеть со мной… Пускай не хочет дружить… И не надо. Обойдусь как-нибудь и без него». Но в то же время я сознавал, что никогда мне не оправдаться перед Женькой и что дружбе нашей пришел конец.
Сопротивление материалов
Прошла неделя. Женька ни разу за это время ко мне не подошел и не сказал ни словечка. Меня будто бы и в классе не было. А если нам случалось на перемене столкнуться нечаянно в коридоре, он просто обходил меня, словно я не человек, а какой-нибудь неодушевленный столб. Однажды я все-таки не вытерпел и окликнул его, сделав вид, будто мне до зарезу нужен красный карандаш. Но в ответ мой бывший друг даже на меня не взглянул. Он только процедил сквозь зубы:
— С трусами и предателями не разговариваю.
После этого случая я твердо решил ни за что больше и ни по какому поводу или без повода к нему не обращаться. Не хочет дружить — напрашиваться не стану.
К концу первой недели у меня в школе дел накопилось столько, что я не знал, как с ними справиться. Домашние задания, дежурства, подготовка к сбору, посвященному Юрию Гагарину… В хоккейную команду я записался еще в первый день после каникул, и мы частенько тренировались за школой на маленьком катке.
В воскресенье мама послала меня в магазин за подсолнечным маслом. Я быстро оделся, захватил сетку с бутылкой, выскочил на улицу и возле самого дома столкнулся с Лешкой Веревкиным. Пальто у него, как и в прошлый раз, было нараспашку, и из-под него виднелся фотоаппарат.
— Иду в зоопарк, — деловито сообщил он. — Хочешь со мной?
— Леш, а Леш! — упрашивал я. — Ты подожди немножечко. Я только сбегаю, масло куплю… А там вместе с тобою — куда хочешь!
— И я с тобой в магазин пойду.
Очередь в магазине была небольшая. Да если бы и была громадная, я все равно бы купил масло.
До зоопарка от нашего дома было идти всего ничего. Мы купили детские входные билеты и, миновав замерзший прудик, где летом плавают утки и лебеди, прошли прямиком к тем клеткам, где содержатся бизоны и яки.
— Давай, Сережка, я для начала сфотографирую тебя, — с важностью произнес Лешка, расстегивая футляр, — на фоне оленя… — И он принялся командовать: — Встань вон туда… Там будет хорошее освещение…
Я послушно отошел левее и встал, как приказывал Веревкин, щурясь от солнечных лучей.
— Правее… Встань правее!
Я отошел на шаг вправо.
— Не видно оленя.
— Так я же не виноват, что он все время переходит с места на место.
— Ну и ты переходи.
— Так снимка же не получится!
Наконец Веревкин щелкнул «Сменой» и удовлетворенно перевел пленку на следующий кадр.
Потом мы сняли яка, бизона, лошадь Пржевальского, а затем перешли к хищникам. Из помещения, где они находились, на меня пахнуло вонью, хоть беги, зажав нос пятерней. Хорошо еще, что у хищников мы оставались недолго.