Неутомимые следопыты
Шрифт:
— Запишите фамилии пенсионеров — коренных жителей нашей улицы, — посоветовала нам она. — Вам будет гораздо легче искать.
За три дня до воскресенья мы решили обойти первых коренных жителей Овражной улицы по списку Ольги Александровны, а в воскресенье позвонить по телефону Виталию Васильевичу Купрейкину на Кутузовский проспект, возможно, он к тому времени уже возвратится из санатория.
В пятницу мы с Женькой торопливо шагали к троллейбусной остановке. На перекрестке нас кто-то окликнул. Разом обернувшись, мы увидели Ивана Николаевича.
—
— Ищем, — тяжко вздохнув, сказал Женька.
— А что же так грустно? Надоело, что ли?
— Ну что вы, Иван Николаевич!.. — голос у моего приятеля зазвучал несколько бодрее. — Нам тут учительница одна помогла. Она всех жильцов на Овражной помнит. Нам, знаете, сейчас как легко стало!..
— Какая же учительница?
— Пономарева!.. Ольга Александровна! — в один голос, словно сговорившись, гаркнули мы.
— Как же, как же, знаю такую. Превосходная женщина. Ну а доклад как? Готовитесь?
Мы оба разинули рты. С нашими поисками мы совершенно забыли о докладе.
— Ай-яй-яй, — осуждающе покачал головой Иван Николаевич. — Ведь договорились же…
— Да мы все подготовим, — торопливо принялся убеждать Женька. — И альбом еще сделаем…
— Какой альбом?
— О революционном прошлом нашего района.
— А ведь это отличная мысль, Вострецов! — воскликнул руководитель исторического кружка. — Ну, вот, и троллейбус ваш подошел. Желаю удачи во всех ваших начинаниях.
Всю дорогу до Овражной улицы мы с Женькой горячо обсуждали, каким должен быть тот альбом, который так неожиданно придумал мой неугомонный товарищ. Я настаивал, чтобы на его обложке развевалось алое знамя, символ революционных схваток у нас в районе. Женька не возражал. Но когда мы принялись обсуждать, как будет называться альбом, водитель объявил нашу остановку.
Первым у нас в списке значился какой-то Леонид Алексеевич Вольский. Против его фамилии стояла цифра «26». Это означало, что он живет в двадцать шестом доме. Ольга Александровна сказала, что не раз бывала у него дома. «Забавный старичок, — промолвила она с доброй улыбкой. — Он вам непременно должен понравиться». Но чем — не объяснила.
Вот и дом старинной постройки. Быстро отыскав дверь со множеством звонков, под одним из которых виднелась фамилия «Л. А. Вольский», Женька надавил кнопку.
— Сей-час, сей-час, — нараспев раздалось за дверью. — И-ду, и-ду…
Щелкнул замок, дверь распахнулась.
— Нам к Леониду Алексеевичу, — смело сказал Женька.
— Милости прошу, — отступив чуть в сторону и сделав приглашающий жест, объявил хозяин квартиры.
Вероятно, Вольский еще не причесывался, потому что седые пышные волосы топорщились у него во все стороны.
— Прошу располагаться, — произнес он, когда мы разделись и вошли в просторную комнату, казавшуюся тесноватой из-за обилия мебели. — И честно скажу: сгораю от любопытства узнать, чему я обязан посещением столь симпатичных юношей.
— Вы,
— Увы, мой юный друг, все мы артисты в этой запутанной трагикомедии, называемой жизнью, — отозвался он, усаживаясь в старинное кресло. — Итак, осмелюсь спросить, чему обязан вашим столь ранним визитом?
Пока Женька объяснял, для чего мы пришли, я смог оглядеться получше. Все стены до самого потолка были увешаны картинами в золоченых и коричневых рамах. На них большей частью изображались ветхие лачуги и развалины. В углу, рядом с окном, стоял широкий письменный стол. На нем, распластав крылья, возвышалась большая деревянная птица на подставке. «Эге, — подумал я. — Так вот почему Ольга Александровна говорила о забавности Вольского».
Затем внимание мое привлекла груда монет. Чтобы лучше их разглядеть, я даже привстал с места, что, разумеется, не укрылось от острого взора Леонида Алексеевича.
— Что вас такое там заинтересовало, мой юный друг?
Я смутился и спросил, для чего на столе так много денег.
— Да ведь я нумизмат, — произнес Вольский. — Вот тут ваш товарищ произнес целую речь, и довольно горячую, о революционном прошлом нашей улицы. Ах вы, юные историки и исследователи времен и народов. — В его голосе я уловил нотки скрытой теплоты. — Да, и я тоже был молод. И я стремился создать свою Героическую симфонию или написать «Макбета», построить Эйфелеву башню и изобрести электрическую лампочку… Но миру неугодно было сделать меня своим избранником. Все мы лишь песчинки в космосе. Из ничего появились и в ничто уйдем.
Хотя мне было и не все понятно из того, что он говорил, но высказывался он очень красиво.
— Вещи! — поднимаясь во весь рост, воскликнул Леонид Алексеевич. — Вещи, вот что бессмертно. Что знали бы мы о египетском фараоне Хеопсе, если бы он не воздвиг свою знаменитую пирамиду? Кому был бы известен Фултон, если бы он не создал парового двигателя? Только вещи, переходя от поколения к поколению, оставляют память в людских сердцах.
Он говорил громко и торжественно, шевеля большими своими усами, насупив лохматые брови, поднимая вверх тонкий, словно школьная указка, длинный указательный палец.
— Ну-ка подойдите сюда, — подозвал он нас с Женькой. — Вы увидите, что такое настоящая историческая ценность.
Уставший от его необычайных речей, я вместе с Женькой подошел к столу. И тут, взглянув на груду мелочи, я увидел, что это не обычные пятаки или гривенники, а какие-то совсем незнакомые мне монеты.
Одни были с ноготь величиной, совсем крохотные, другие побольше. Некоторые аккуратно лежали в коробочках на красном сафьяне.
— Всю жизнь, с самого детства, я собираю монеты, — произнес Леонид Алексеевич, бережно придвигая к себе одну из коробочек. — Такой коллекции нет, пожалуй, ни у кого в Москве. И вот недавно мне удалось достать… — Он взглянул на нас так таинственно, будто собирался преподнести сюрприз. — Мне удалось достать…