Nevermore, или Мета-драматургия
Шрифт:
— Именно, — поддела я ее. — Как других тетушек твоего возраста успокаивают мыльные сериалы или вязание.
— А вот возьму, и не буду спорить! Как сериалы, как вязание, как интеллектуальный наркотик. Впрочем, не только! Благодаря астрологии я в свое время не сошла с ума и не свалилась с инфарктом. Помнишь, как в твои четырнадцать ты принялась периодически сваливать из дома, даже не считая нужным звонить и сообщать, что жива?.. Как-то вы сбежали вместе с Глашкой, и на третий день ее убитые горем родители позвонили мне, чтобы узнать, буду ли я писать заявление в милицию. Разумеется, нет! Они в шоке от моего жестокосердия, а я не стала объяснять, что твоя карта утешает: нет в ней ни группового изнасилования, ни смерти от руки маньяка… — Таисия ласково потрепала мою бесшерстную
— Я и так не стесняюсь. Вовсе даже наоборот: бритая девушка — это стильно и круто. Знаешь, что я написала в своем 'жж', когда побрилась? 'Замечательно. Смотрю в зеркало и понимаю, что стала неотразима. Вместе с волосами я отрезала часть себя, только бы понять — лишнее или необходимое. Вспомнился по этому поводу стишок:
Остригусь налысо-налысо,
чтобы стало голове беззащитно,
а ушам — царствовать на ней, голой…'
— Отрадно, что помнишь мои стихи. Даже такие дурацкие, — она рассмеялась польщено и потянулась вновь погладить мою обнаженную башку. Но рука зависла в воздухе. — Послушай! — Ее мрачно осенило, улыбки и след простыл. — Есть ведь еще такая штука, как 'дабл'. Двойной суицид. Очень романтично, знаешь ли, и входит в моду в вашей безумной тусовке. Не будет ли это в твоей градации разнообразием?
Я помолчала, сделав вид, что обдумываю ее слова. На самом деле для себя этот вопрос я давно решила.
– 'Дабл' может быть. Но только с одним-единственным человеком. И только если он сам об этом попросит. И если все мои попытки вытащить его из отчаянья, исцелить от душевной боли ни к чему не приведут.
— Вот радость-то… — Таисия отвернулась, пытаясь справиться со слезами. Не справилась и, поднявшись, шагнула к дверям. Пробормотала почти неразборчиво: — Выходит, я рискую потерять обоих детей. Разом. Спасибо, что предупредила. Похоже, очень скоро я возненавижу своего единственного сыночка. Все к тому идет…
* * * * * * *
Кажется, я уже упоминала, что в своем отношении к людям моя Таис раскачивалась, как маятник или качели: от восторга к отвращению, от приязни к презрению. Очередной взмах маятника был связан с Иноком.
Они были знакомы шапочно. Старинный друг Таисии, преподаватель богословия в православном вузе, был преданным последователем радикального батюшки. Наслушавшись его восторженных речей в адрес бескорыстного спасателя юных наркоманов, суицидников и сатанистов, она пожелала встретиться с замечательным человеком и предложила помощь: наскребя по сусекам остатки давнего психологического образования, беседовать с его питомцами. Как никак она не со стороны знает, что такое депрессия и мысли о смерти. Инок помощь отверг — не прямо, а, переадресовав своим православным помощникам, которые долго и непонятно морочили ей голову. Таисия не обиделась, объяснив отказ своей не воцерковленностью и чересчур свободным складом ума. Она раскопала журналистку, пишущую о выдающихся чем-либо петербуржцах, поведала ей об удивительном батюшке, и та выдала восторженную статью: с эпизодами детства, с фотографиями Инока-сегодняшнего и Инока-малыша (похожего на кудрявого Ильича с октябрятских звездочек), с мейлом, по которому могут связаться желающие помочь в благородном деле спасения отчаявшихся детей. Статья имела общественный резонанс: у Инока добавилось и подопечных, и спонсоров.
Все это случилось полтора года назад. А этой весной вышла другая статья, уже не о 'спасателе в рясе', а о создателе 'клуба самоубийц', склоняющего молодежь к добровольному уходу из жизни. Прочитав ее, Таисия испытала потрясение. И потребность разобраться, есть ли в статье хоть доля истины, либо от начала и до конца это выдумка беззастенчивых журналюг.
Со своей стороны я добавила ей пищи для размышлений, рассказав в лицах о встрече памяти Янки Дягилевой, на которую была приглашена в числе прочих питерских суицидников. Не ограничивая себя в пиве, Инок допустил несколько неосторожных высказываний. (Бэт, когда мы возвращались домой, посетовал, что не догадался прихватить диктофон и незаметно включить его в кармане куртки.)
Моя неудавшаяся су-попытка была прекрасным поводом встретиться с Иноком — как полагается расстроенной и обескураженной матери, и выяснить истину.
Инок легко согласился на встречу. Он выразил свое сочувствие, сокрушенно поцокал языком: 'Сколько, вы говорите, таблеток? Да-а… Это очень серьезно, очень серьезно'; весьма жестко отозвался о соблазнителе Бэте: 'Редкостный урод, типичный демонстративный истероид, который благополучно скончается в свой срок от цирроза печени, но до этого, к сожалению, заманит на тот свет не одну влюбленную дурочку', и предложил как можно быстрее уложить меня в платную клинику, пообещав оплатить лечение из спонсорского фонда: 'Клиника приличная, врачи достойные, уже не один юный дурачок вышел оттуда с вправленными мозгами'. Для пущей убедительности поставил мне суровый диагноз: 'Подростковые суициды — вещь более чем серьезная. Если не вылечить вашу дочь прямо сейчас, не медля, она будет повторять свои попытки каждые два-три месяца и рано или поздно добьется своего'. То ли он забыл, что Таисия имеет психологическое образование, то ли не придал ему значения, но, войдя в раж, принялся бодро сыпать психиатрическими терминами.
Таисия отказалась от клиники — вежливо, но твердо. Она посоветовала отправить в это славное место Бэта, находящегося в 'намного более плачевном' состоянии, заодно объяснив, что у батюшки создалось превратное впечатление об этом молодом человеке, который никого не соблазнял и не сманивал на тот свет, а, напротив, вел себя в сложившейся непростой ситуации тонко и благородно. И вообще, причина нервного срыва дочери вовсе не в неразделенных чувствах — эка невидаль! — все гораздо сложнее и глубже.
На прощанье она вручила Иноку послание, написанное непосредственно перед встречей и навеянное статьей и моими откровениями. На бумаге язвительные и острые слова ей всегда удавались лучше, чем при устном их выговаривании.
Описывая их беседу, Таисия подчеркнула, насколько неприятен взгляд у этого 'бескорыстного спасателя': уклончивый, скользкий. И постоянная двусмысленная усмешка. Даже когда вещает о трагических вещах или пытается изобразить сочувствие. (Великое дело — установка: полтора года назад после беседы с ним же она поделилась приятным удивлением: насколько же Инок не похож на типичных православных батюшек — умный и чуть лукавый прищур, не злая ирония, богатый словарный запас, прекрасное владение молодежным слэнгом.)
* * * * * *
Мне и впрямь подарили парик. Дорогой, каштановый с рыжинкой. Учитывая хроническую нищету Таис, жест был царским. Но я надела его всего пару раз — жарко и чешется кожа на маковке. Лишь в первый свой безволосый выход на улицу я чувствовала себя неуютно: после того как в очередной раз со мной попытались познакомиться в троллейбусе, я полностью успокоилась относительно внешнего вида.
В числе нескольких житейских радостей, перепавших мне после неудавшегося ухода на тот свет, было увеличение раза в три мелочи на карманные расходы. И я позволила себе, прихватив задушевную подругу Глашку, посетить ночной клуб 'Пар' — не самое худшее место в нашем городе.
Получилась неплохая встряска.
Из дневника:
'…В 'Паре' два зала. Один большой, с неоновыми огнями. Они холодными пальцами своих лучей гладят кожу, студят зрачки. Другой — крохотный, душный от двигающихся тел. Еще там два бара и небольшая комната отдыха, где на окнах трепещут от кондиционеров красные занавески с танцующими индуистскими богами.
Мерная, оглушающе-монотонная музыка разрывает мозг и подчиняет простому, как биение сердца, как удары кувалдой, ритму. Ты двигаешься, как хочет она, яростный деспот — звук-движение-толчок крови в артериях… не замечаешь, как выкладываешься на сто, двести, тысячу процентов. Мельком ловишь восхищенные взгляды, что приятно подстегивает и подхватывает — все дальше и дальше.