Nevermore
Шрифт:
— Прекрасные чувства, По, и они делают вам честь, — одобрительно кивнул Крокетт, — но с чего вашей тетушке Клемм тревожиться? Пока Дэви Крокетт с вами, можете чувствовать себя в безопасности, словно крошка опоссум у матушки в брюхе, и пусть этот чумной негодяй Нойендорф сколько угодно грозится, что доберется до вас со своим ножом!
Последние слова поразили меня до такой степени, что я резко натянул поводья, и жеребец взвился на дыбы, едва не сбросив меня в небольшой ручей, который мы с полковником как раз пересекали. Я, однако ж, легко справился со своим скакуном и перебрался на другой берег, и тогда
— Нойендорф? По какой же причине он изрыгает подобные угрозы, когда именно я предпринял попытку убедить власти в том, что кровавые отметки на месте жестокого убийства нескладываются в его имя?
Мы остановились на травянистом склоне под сенью ив.
Одна рука полковника покоилась на луке седла, другой он, слегка наклонившись, ласкал шею своего коня.
— Разумных причин от него не ждите, По, — такой уж это выродок. Вбил себе в башку, что кабы не вы, мы бы с ним не схлестнулись. Так мне сказал капитан Расселл. И теперь он бродит по городу и клянется нарезать из вас ремни для правки лезвия и этим самым лезвием вырезать мне сердце и приготовить из него жаркое.
Озноб сотряс меня, как только я припомнил страшный нож с длинным клинком, который Нойендорф не усомнился пустить в ход в схватке с полковником.
— Чтоб меня подстрелили, да вы белей яичной скорлупы сделались! — воскликнул Крокетт. — Неужто боитесьэтого тупого подонка? — Распрямившись в седле, полковник звучно хлопнул меня ладонью по плечу. — Вот бы он сейчас явился по наши души! Я бы разделался с ним быстрее, чем аллигатор проглотит щенка.
Перед нами расстилался долгий путь по дикой, необитаемой местности, и каждый холм, любое ущелье и каждая рощица могли послужить идеальным прикрытием для засады.
— Должен признаться, — заметил я, — что мне представляется странным, что вы, зная о зловещих угрозах Нойендорфа и его неистовую, дикую натуру, не сочли благоразумным прихватить с собой оружие, полковник Крокетт!
— Оружие?! — с громким хохотом ответил он. — Пусть меня поленом задавит, если я голыми руками не справлюсь с этим пресмыкачим! — С этими словами он дернул вожжи, щелкнул языком и вновь направил своего коня на дорогу, а я, подхлестнув гнедого, поспешил за ним.
Прямо у нас над головой из угрюмых, низко нависших туч послышался глухой угрожающий раскат грома. Широко улыбаясь, Крокетт высоко поднял правую руку, хлопнул себя по бедру и провозгласил:
— Прислушайтесь к этой песне, По! Пусть себе люди твердят о реве Ниагары и морском прибое, но дайте мне чудесательный шум надвигающейся грозы, и прочая музыка природы покажется рядом с ней что свисток рядом с церковным органом. Клянусь Великим Папашей наверху, эти самые гром и молния для меня — главное чудо во всем творении. Капелька такой вот музыки природы перед сном — и я проснусь богатырем, способным удержать в своих объятиях Миссисипи. Отломлю полскалы вместо жернова, своими руками заменю целую лесопилку! — И, бросив на меня взгляд исподтишка, неутомимый болтун продолжал: — Я вам не рассказывал, По, как однажды вылечился от страшенной зубной боли, просто-напросто проглотив шаровую молнию? Не рассказывал? Ну так вот, случилось это в 1816 году, вскоре после того, как мы со Стариной
Мы продолжали путь к северу, лошади скакали ноздря в ноздрю, а Крокетт продолжал развлекать меня своим колоритным повествованием, детали которого, однако, ускользнули от меня, поскольку мое внимание было полностью поглощено не этой до бессовестности раздутой фантазией, а суровым пейзажем, чьи с виду невинные черты — горы и долы, то густая, то редкая растительность — внезапно окрасились мрачной — страшащей— преследующей меня мыслью о скрытой, подстерегающей погибели!
ГЛАВА 10
Остаток путешествия я провел в состоянии крайнего беспокойства, а многоречивый покоритель границы рысил бок о бок со мной, погрузившись в неистощимый поток своей экстравагантной болтовни. Хотя дивертисментыо яростных схватках с индейцами, пантерами, аллигаторами, волками и гигантскими представителями племени ursaпредназначались для увеселения и ободрения слушателя, на меня они оказали противоположное действие, не смягчив, а еще более обострив и без того напряженное состояние сильного нервного возбуждения.
Поэтому, казалось бы, я должен был почувствовать радость и облегчение, когда, вынырнув из густого соснового бора, мы завидели впереди цель нашей экспедиции. Но нет: не знаю почему, но один вид обиталища достопочтенного семейства Ашеров наполнил мое сердце глубочайшей, невыносимой мукой!
Что же это, гадал я, пока лошади влекли нас к темному, грозно нависающему зданию, — почему один вид дома Ашеров внушил мне такой страх? Ведь помимо общего впечатления небрежения и распада, ничто в этом доме не могло оказать столь безотрадное — столь скорбное — столь глубоко мрачноевоздействие на мою душу.
То беспросветное уныние, которое придавило мой дух, когда мы с полковником натянули поводья, остановившись перед грандиозным парадным крыльцом, и смогли внимательнее разглядеть внешние приметы этого здания, его блеклые, лишившиеся краски стены, пустые глазницы окон, плесень, спутанной паутиной свисавшую с застрех, я могу сравнить, из всех известных мне ощущений, лишь с пробуждением курильщика опия. Самый вид этого дома наполнил мою душу неописуемым беспокойством, тем возбуждением и напряжением всех нервов, которое сродни ужасу!
— Домишко-то мхом оброс, — заметил Крокетт, слезая с седла и привязывая поводья к некогда изысканно украшенной, а ныне проржавевшей коновязи. Подняв глаза и пристально оглядев особняк, он неодобрительно покачал головой и пробормотал: — Кабы я жил в такой роскоши, я бы уж постарался получше смотреть за своей норой, чем эти Ашеры!
Пока я слезал со своего скакуна и отводил его к коновязи, полковник уже приблизился к парадному входу.
— Что за… — послышалось его восклицание. Я поспешил к нему и увидел, что внимание полковника привлек тяжелый железный молоток, подвешенный в середине двери. Этот предмет отличался на редкость странной формой, а именно: