Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 1
Шрифт:
Не так давно - когда им было лет по пять, по шесть - они с Пастенаком вместе образовали шайку сорванцов, которая начала красть овощи с лотков, переворачивать тележки с зеленью, задирать ребят, не столь безумно смелых или лучше одетых, - однако слишком часто получали пинки под зад или хорошую трепку (и однажды даже просидели четыре дня в вонючей каталажке, а вернувшись домой, вместо утешения получили хорошую порку) - и это, наконец, их отучило корчить из себя Бог весть кого. Так что потом они предпочитали действовать хитростью, хоть время от времени и воровали кое-что с лотков, чтоб показать, что они не хуже других. Один лишь Пастенак продолжал действовать по старому, обзывая их трусами. И наконец их предал - тем, что перешел в банду Картуша, совсем другую банду, из настоящих парней (им было уже лет по двенадцать), которые отваживались даже раздеть ночного прохожего. Они были не совсем из их квартала, скорее с площади Бастилии, но иногда орудовали и здесь.
– Ты своего Картуша, - орал Фанфан на изменника Пастенака, - ты своего Картуша можешь засунуть знаешь куда!
– Да он на тебя только глянет, и ты наложишь в штаны, - отвечал Пастенак.
Потом последовала встреча на высшем уровне. Картуш послал к Фанфану своего помощника и предложил встретиться на следующей неделе в задней комнате "Кафе л'Эпи" на рю Нуар за Бастилией, где у него была штаб-квартира. Фанфану это место не нравилось, но он пошел туда с Гужоном, Святым Отцом и Николя Безымянным. Всего их собралось там человек десять, почти всем по двенадцать, кроме Картуша, которому уже было семнадцать. До этого Фанфан видел Картуша только издали. Да, это был гигант!
– Ты что, посмел меня послать?!
– вскричал тот, ударив кулаком в кулак - огромным кулачищем! Недостававшие спереди три зуба делали оскал Картуша ещё страшнее.
– Я - нет. Я только сказал Пастенаку, что может сунуть тебя в задницу!
И тут повисла мертвая тишина, как в старые времена в римском цирке перед выпуском львов на арену с христианами. Картуш шагнул к Фанфану, но тот не отступил, стремясь выдержать ужасный взгляд гиганта, хотя почувствовав, что в самом деле может наложить в штаны, предпочел найти выход в дипломатии.
– Достойно ли мужчины бить маленького мальчика?
От этого вопроса наморщилось немало лбов, которым редко приходилось решать этические вопросы. От тяжких размышлений у Картуша глаза едва не вылезли на лоб, и он окинул взглядом свою команду, которая, казалось, не дышала.
– Я бить тебя не собираюсь!
– заявил он наконец, и удивился сам своему благородству.
– Но требую, чтоб ты мне впредь выказывал надлежащее почтение, поскольку я - Картуш, а ты - сопляк паршивый!
– Мне уже семь, - ответил Фанфан, - и сопляком я не был и не буду!
Казалось, первый тур закончился вничью, если принять в расчет разницу в возрасте соперников. Картуш сел, закрыл глаза и так начался второй тур. Авторитет и престиж Картуша опирались не только на его геркулесову силу, но прежде всего на то, что он был не просто бургундцем, а внуком того Картуша, что колесован был на Гревской площади в 1721 году. И вот теперь он с наслаждением рассказывал о своем деде, о его жизни и карьере, о его подвигах, грабежах, кражах, убийствах и о его мученической смерти. Долгую речь, произнесенную в почтительном молчании, он завершил так: - А ты кто такой?
– и повернулся к Фанфану.
– До моего роста ты, может, и дорастешь, но вот насчет предков... тут тебе, сопляк, пришлось бы родиться заново!
– Покажи ему ногу!
– шепнул Гужон Фанфану и тот снял левый башмак, достал из кармана зеркальце, с которым именно из-за этого никогда не расставался, и каждому показал татуировку на своей стопе: угольник и слово "Эгалите". Поскольку кроме него читать тут никто не умел, он пояснил: - Это значит "Эгалите" - "Равенство".
Как у Картуша на его предках, престиж Фанфана в большей степени опирался на его татуировку; подействовало и на этот раз - в банде Картуша о таком и не слыхивали.
– Ты знаешь, что это означает?
– спросил потрясенный Картуш.
– Конечно!
– заявил Фанфан, понятия об этом не имевший.
– Угольник представляет ложе королевы. "Эгалите" - значит равенство с королем. Мой дед спал с королевой и стал равен королю!
– С которой королевой?
– спросил Картуш.
– Это я смогу раскрыть только в день своего восемнадцатилетия, ответил Фанфан.
– Но скажу только тебе, это обещаю!
Так и прошел поединок двух главарей. Он мог бы кончиться заключением мира, но на деле не вышло ни мира, ни войны, поскольку оба главаря не виделись потом целых два года.
* * *
Предатель Пастенак не унимался. Раз он Фанфана предал, то считал должным того ненавидеть. Едва не лопнул от ярости, узнав, что встреча с Картушем не привела к капитуляции Фанфана. Напротив, после этого престиж Фанфана только вырос, и весть об этом долетела и до Пастенака. И это жгло огнем мерзкого урода, которому нечем было похвалиться и который не забыл, как проиграл Фанфану поединок: однажды зимой они соревновались, кто дальше пустит струю, и Фанфан не только превзошел всех, но и сумел выписать на снегу свое имя и ярость Пастенака ещё больше возросла, поскольку Пастенак писать не умел. Поэтому он взялся за затею, которая должна была стать страшным и окончательным уничтожением Фанфана и которая - скажем сразу - по счастливому стечению обстоятельств закончилась таким его триумфом, что Пастенак, узнав, позеленел от злости.
Произошло это так: на юго-восточном углу перекрестка рю Сен-Дени и рю де Ломбард стоял приют Святой Екатерины, основанный монахинями-августинками. Занимались они тем, что на три ночи предоставляли кров служанкам, лишившихся места, и было тех до шестидесяти. Ночлежка состояла из двух залов в подвале, один - с шестнадцатью огромными постелями, каждая на четверых девушек, другой - с пятью односпальными кроватями. Пастенак хорошо знал это место, потому что несколько месяцев мыл там полы - и именно там он приготовил ловушку, чтоб выставить Фанфана на посмешище и подорвать его престиж.
Уже два года Пастенак вынашивал подобные идеи, но та, последняя казалась лучше всех ещё и потому, что вызрела так поздно - ведь месть такое блюдо, что вкусней всего холодным!
Случай, причуды которого неисповедимы, привел к тому, что как-то раз утром (холодным и дождливым) Фанфан пришел взглянуть на странников из Иерусалима и у ворот приюта Гроба Господня столкнулся с Пастенаком. Нужно сказать, что Пастенак был рыж, но не веселогг тона красной меди, а цвета прелой соломы, у него вечно текли сопли, он косил и к тому же, как все предатели, был лицемером. Но тут он кинулся с протянутой рукой к Фанфану. Сказал, что тот очень вырос и повзрослел, что было правдой. Тогда Фанфану было почти десять. Еще сказал Пастенак, что все былое забыто, что они вновь должны стать друзьями, короче говоря, сладкие речи так и лились из лягушачьего рта.