Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 1
Шрифт:
Вот так увешанная драгоценностями, разгуливала она однажды вечером в конце лета по комнате и вся сверкала в пламени свечей, которые отражались в изумрудах, пока Луи, нагой как змей, лежал, вытянувшись на постели, и молча с восхищением разглядывал её, - так вот, вдруг Жанна остановилась, уставившись на ноги любовника. Потом, приблизившись, склонилась к нему.
– Что это у тебя, дорогой?
– спросила она, коснувшись ступни его левой ноги.
– Это что, рисунок?
– Татуировка!
– ответил он.
– Она развернута, смотреть надо в зеркале!
И любопытная Жанна, подзуживаемая таинственной миной Луи, схватила в туалете маленькое зеркальце, приставив его так, чтобы отразилась в нем стопа Луи.
– Треугольник, - сказала она, - а это что? Ага, слово "Эгалите" "Равенство". Что это значит?
– О, - небрежно бросил он, - это масонский знак, эмблема.
– Для чего?
– Для того.
– Но если ты дал сделать такую татуировку, это что-то значит? Это какой-то знак?
Он засмеялся, заявив:
– Все слишком сложно, чтобы объяснить тебе. К тому же - это тайна братьев нашей ложи!
– Вот что!
И тут она заметила, что Луи посмеивается и хочет что-то ей сказать. Скользнув к нему на постель, она с серьезным видом уставилась на одну часть его герцогского тела.
– Вот если бы ты здесь велел татуировать ту эмблему, могло бы поместиться гораздо больше слов!
Прижалась поплотней к нему.
– Ну, дорогой, скажи мне, что это значит!
– Нет, - отрезал он.
– Но я тебе доверю другую тайну. Ее - могу, она моя личная. Знаешь, кто носит такие татуировки?
– Нет, но теперь узнаю, мой дорогой!
– Дети моей крови!
– Твои дети? Герцог Шартрский и герцогиня де Бурбон?
– Я же сказал: дети моей крови! Ангел мой, теперь я открою тебе. У тех двоих вместо такой татуировки всего лишь несколько штрихов на правом плече, но те не несут ни какого смысла. Это всего лишь след от прививок!
– Ты хочешь сказать, что они вообще не твои родные дети?
– Моя жена изрядно порезвилась, - меланхолически вздохнул герцог.
– О!
– Татуировки я сделал только тем, о которых я уверен, что они мои!
– Вот это да!
– Жанна залилась смехом.
– И много их?
– Тс!
– остановил он.
– Тс! Уверен, ты ещё и спросишь, как их зовут!
– Конечно!
– Ты хочешь невозможного, мой ангел! Это скомпрометировало бы тех, с кем у меня был роман! И как бы сказал мой сын, герцог Шартрский: "Я джентльмен! Это стало тайной!"
– Скажи уж лучше, встало тайной!
– выкрикнула Жанна, залившись безумным хохотом. Теперь она уже знала, что было главным в этом разговоре, который тут же оборвался, - и жаль, ведь мы могли узнать что-нибудь исторически важное.
А парой минут позднее все тот же ангел с балдахина, уже заботливо восстановленный, опять разбился об пол..
4.
Через три дня, посреди ночи, Анна Рансон была разбужена странным шумом. Приняв его сперва за шум ветра, придя в себя и навострив уши она сообразила, что шум доносится из комнаты Жанны. Тогда толкнула мужа.
– Рансон!
– Ну...
– промычал он.
– Ты слышишь?
– Что?
– Эти звуки... в комнате Жанны... Какие-то стоны. Ну вот!
Через минуту, запалив от кресала свечку, уже стучала в дверь. Теперь ей было ясно: Жанна стонала, икала и жаловалась.
– Жанна! Что с тобой?
– Иди к ней!
– велел следовавший за ней Рансон.
Анна открыла дверь. В комнате Жанны тоже горела свеча, чье пламя вздрагивало при каждом порыве ветра. Согнувшись над умывальником, Жанна прижимала руку ко лбу, другой придерживала свои роскошные волосы. Ее рвало. К матери повернулось лицо, орошенное потом, с глазами, полными слез.
– Жанна, девочка моя!
– Мне стало плохо ещё в экипаже, на обратном пути, - прохрипела Жанна.
– О, я больна!
– Ты не отравилась? Не перепила вина?
Жанна кивнула, соглашаясь - и её тут же вырвало, потом смогла договорить, что потом танцевала с монсиньором. В действительности - то они играли: носились по всем комнатам, борясь, пытаясь уложить друг друга то на, то под себя, переворачивая при этом мебель.
– Сходи вниз за водой, - бросила Анна мужу. И, оставшись наедине с Жанной, спросила прямо:
– Ты, часом, не беременна?
– Но, мамочка... ты плохо думаешь о монсиньоре!..
Ей ещё хватило сил коротко хохотнуть, но Анне было не до шуток и она произнесла банальную речь о том, что это, конечно, невозможно, немыслимо и совершенно исключено, но в то же время вполне возможно, вероятно и явно вытекает из ситуации. Но эта нервная и сбивчивая речь была прервана сообщением Жанны, что неделю назад у неё были месячные.
– Ах так!
– протянула Анна, которую это успокоило и вместе с тем разочаровало. Рансон, вернувшийся с водой и стаканом, был удивлен её рассеянным взглядом.
– Ну что, - спросил он, - ей уже лучше?
– Во всяком случае, она не так больна, как кажется, - заявила Анна, сердито сунув дочери стакан воды.
– Я завтра буду в порядке, чтобы идти к мадам де Делай, - простонала Жанна, ложась.
– Должен прийти мсье Мармонтель и я буду читать одно из его стихотворений!
– И я уверена, произведешь большое впечатление, - согласилась мать. Она не знала, как окажется права, когда на следующий день в четыре часа посреди изысканного салона мадам де Делай Жанна, облаченная в чисто белое платье, выглядящее столь же девственно, как одеяние Эсфири, и окруженная кружком любителей поэзии, среди которых был сам мсье Мармонтель и три академика, чьи имена история нам не сохранила, испытала сильнейший приступ тошноты, испачкала при этом паркет и упала в обморок.