Невеста для демона страсти
Шрифт:
Комната походила на тюрьму. Все больше и больше с каждой минутой, что я в ней проводила. За окном — за зарешеченным окном — сияла полная луна, необычайно крупная, объемная даже. Она сияла, и ее мягкий таинственный свет был так приятен для глаз, хотелось смотреть, смотреть… А лучше лететь — куда-то вверх, в бесконечность бездонного неба, кружить, продуваемой всеми ветрами, а может быть просто стать ветром…
«Нет-нет, — одернула я себя, — так нельзя, это желания сильфы. А я не хочу быть сильфой, и не должна поддаваться ее желаниям». Потуже натянула свои перчатки, чуть сбившиеся, когда я раздевалась ко сну. С нательной сорочкой они смотрелись
К счастью, объяснять было некому. Горничной мне не предоставили, от услуг Ланса я поспешила отказаться, едва он проводил меня в комнату, герцог до завтрака со мной распрощался.
Мысли о том, чтобы распрощаться с ним не до завтрака, а на веки вечные, не скрою, меня посещали. Но уйти сейчас — значит, обрубить все нити, сжечь все мосты. Кроме герцога помочь мне некому, а второго шанса договориться с ним у меня точно не будет. Он же… возможно, подумав до утра, он изменит свое мнение. Сможет услышать, захочет помочь. Он оказался… суров и куда менее приветлив, чем я ожидала. Но все же относился скорее как к гостье, в темницу не сажал, к костру не приговаривал. А что беседа с ним больше похожа на допрос — так это, видно, профессиональное, должность отпечаток накладывает.
И потому я отринула мысли покинуть поместье. Успею. Я сумею исчезнуть в любой момент, мне достаточно просто сбросить перчатки. И не удержат ни решетки, ни стены. Пока же не помешало бы просто выспаться.
Уснула легко — усталость, а может, нервы. Вот только проснулась в серой предрассветной мгле, почувствовав на своей щеке чужие пальцы. Нервно дернулась, резко открывая глаза. Его высочество Александр Теодор Иоанн, облаченный в роскошный бархатный халат цвета маренго, восседал на краю моей постели и с интересом меня разглядывал.
— Вот только не говорите, что пришли исполнить супружеский долг, — пробормотала я хриплым спросонья голосом и постаралась отодвинуться от него подальше.
— Интересная мысль, — кивнуло его благородное высочество. — А почему бы, собственно, нет?
Его пальцы коснулись моих волос, совсем не благородно спутанных после сна, убрали с лица непослушные пряди, чуть тронули щеку.
— Ну, во-первых, потому, что брак вы не признали, и считать меня своей супругой отказываетесь, — осторожно придерживая одеяло, я попыталась отодвинуться подальше от края кровати.
— А во-вторых? — с интересом понаблюдав за моим маневром, он тоже решил придержать одеяло. Но возле себя. И мне тоже пришлось остаться. Не потому, что свою сорочку я считала недостаточно чистой или недостаточно целомудренной — нормальная была сорочка! — я руки прятала. Перчатки то есть. И под одеялом их было держать сподручнее, чем за спиной.
— А «во-вторых» вытекает из «первых», — попыталась отбиться от него словами, — коли я вам не жена — вам нечего делать в моей постели!
— Да хорошо бы, если «не жена». Да только вот, извольте полюбоваться — Дэус наш брак признал, — мне вновь продемонстрировали ладошку. — А кто я такой, чтобы спорить с богом? Так что идите сюда, герцогиня, и кончайте лукавить. В конце концов, разве не за этим вы прибыли?
— Да, честно говоря, «этого» мне как раз хватало, — одеяло он тянет на себя ненавязчиво, но все-таки тянет, а я держу из последних сил. И вот оно уже натянуто между нами так, что начинает потрескивать. — Хотелось, напротив, избавиться от необходимости… вести ту жизнь, к которой вы сейчас так настойчиво меня толкаете. Я не сильфа, я уже говорила. Впрочем, даже сильфы приходят лишь во снах, а мы сейчас не спим.
— По-моему, ты сама запуталась, девочка, — одеяло он отпустил так резко, что я чуть кубарем по кровати не покатилась. — Ты пришла ко мне, как к своему мужу, просить помощи и защиты. А когда я пытаюсь забыть твое крайне сомнительное прошлое и принять тебя в качестве жены — смотришь так, словно я толкаю тебя на дно порока. Так тебе нужна моя помощь, или нет?
— Нужна, разумеется. Мне не справиться самой, и вам прекрасно это известно. Я даже не знаю, с чего начать.
— Начни с приятного, — не пытаясь более бороться с одеялом, его рука нащупала мою ногу сквозь него, и теперь медленно скользила по ней от щиколотки к коленке. — Мудрые жены знают, что подарив мужу удовольствие в постели, наутро они могут выпросить у него все, что угодно.
— Но, чтобы я стала вашей женой — действительно стала — вам необходимо убрать сыттара, стоящего между нами. Уничтожить мою привязку к нему, мою зависимость. И тогда я действительно буду вашей — только вашей! Женой во всех смыслах, если вы того захотите. Или безропотно соглашусь на развод — король, я уверена, легко удовлетворит вашу просьбу. И Дэус тоже — ведь выходит, он отдавал меня не вам, и если сыттара больше не будет… — глядя в решительное лицо своего вроде-как-мужа, я судорожно искала отговорки. Да, когда я выходила замуж, я была готова к тому, что постель мне придется делить с незнакомцем, чужаком, без подготовки, внезапно. И, окажись рука, принявшая меня у алтаря, рукой герцога, я уже давно стала бы его — и не единожды. И, каким бы он в этой самой постели не оказался — даже и не подумала бы возразить.
Но постель я разделила не с ним. И близость — или то, что я наивно под ней понимала — я тоже ощущала не с ним. И потому теперь — не могла. Сознавала, что так, наверное, будет правильнее — бросится с головой в омут новой страсти, залюбить это беспардонное высочество так, чтоб он наутро был готов ради меня на все (я ведь почти что сильфа, у меня непременно получится!)… Только вот не могла, не могла… Не получалось себя заставить. И лишь смотрела с неприязнью, как его рука ползет по моей ноге все выше, выше…
— Развод? — гладить одеяло ему надоело, и его рука просто скользнула под него, ощупывая мое тело сквозь тонкую ткань сорочки. — Интересная мысль, но ведь сначала я должен проверить, от чего я отказываюсь. И стоит ли, — рывок, и вот уже вместо одеяла на мне — его решительное высочество, — отказываться.
— Пустите! — испуганно дергаюсь, что есть силы отталкиваясь руками от его груди. И тут же кричу от боли: пальцы упираются в холодный металл, что прячется за мягким ворсом халата, и меня словно пронзает разрядами молний.
— Пущу, — задумчиво отзывается он, любуясь на мои перчатки из лучшей мабурской лайки, не просто белые — сияющие сейчас нестерпимо ярким, болезненным светом. — Вот расскажешь мне, зачем ты спишь в перчатках — и пущу, — крепко схватив меня за обе руки, он отрывает их от своей груди, тем самым избавляя меня от боли, а перчатки — от неестественного свечения. Затем удобно усаживается у меня на бедрах, не выпуская моих рук и не сводя с меня внимательного взгляда, в котором не читается ни малейшего намека на страсть.