Невеста Короля Воронов
Шрифт:
Быть прикованным к постели его вовсе не устраивало, как, впрочем, и покинуть Бьянку. Такая добыча! Потерять ее, потерять вход в самые тайные уголки королевского дворца? Нет, конечно! Можно, конечно, было б разделиться на время, но это означало бы, что потом снова нужно было б творить заклятье, снова похищать девчонку и тащить ее в укромный уголок, а это риск, и немалый. Да и прошлое превращение далось ему с огромным трудом; его магия истощилась настолько, что он не сразу смог завладеть Бьянкой. Даже то, что он касался ее магии, не исправило
Поэтому Барбарох решил не рисковать, и разведать все магическим духом, без тела. Так было даже проще, безопаснее. На всякий случай он отхлебнул магии у Бьянки — столько, сколько влезло в один хороший глоток, — и с выдохом покинул ее тело, устремившись к дверям комнаты. Что-то подсказывало ему, что в замке что-то затевается, и он очень хотел узнать — что именно.
— Черти б подрали эти дворцовые церемонии, — проговорил Король, усаживаясь на свое место и чуть наклонившись к Анне. — С большим удовольствием я сейчас усадил бы тебя вот на этот стол и задрал повыше юбку.
Королева не ответила, лишь склонила лицо ниже, пряча смущенный взгляд. Она не привыкла еще к откровенности, с какой Король говорил о плотской любви, и его планы вводили ее в ступор, она ужасно смущалась, и, кажется, тем самым доставляла ему удовольствие еще больше.
— Знаешь что? — вдруг оживился Король. Он склонился еще ниже к Анне, почти коснулся губами ее ушка и шепнул, чуть поглаживая ее руку, спокойно лежащую на подлокотнике. — Подари мне… жемчужину. Одну из твоих жемчужин с ожерелья. Или вот, с платья. Главное, чтоб ты касалась ее, согревала своим теплом…
Анна вспыхнула, ее губы дрогнули, и она завозилась на сидении, словно сидеть спокойно ей что-то мешало.
— Опять, — смущенно выдохнула она. — При всех!? Так нельзя, это неприлично, это недопустимо!
— Я осторожно, — коварно пообещал Король, все так же вкрадчиво, ласково поглаживая подрагивающую ручку Королевы. — Совсем немного… чтобы ты не скучала и была еще красивее, чем сейчас. Знаешь, какая ты красивая, когда хочешь? Мне очень нравится смотреть на твое лицо, когда ты умираешь от желания. Красивее ты только в тот момент, когда кончаешь.
— Ох, — произнесла Королева. Ее щеки и губы пылали, смущенные темные глаза, которые она все же осмелилась поднять на Короля, горели огнем, и он, заглянув в них, удовлетворенно кивнул.
— Да-а, — протянул он, коснувшись ласково ее щеки, — как сейчас. И еще красивее. В твоих чертах тогда столько невинной беззащитности… Это великое счастье — видеть, как твоя любимая женщина наслаждается тобой и тем, что ты с нею делаешь. Я буду гладить совсем немного, чтобы ты лишь ощущала меня, мое прикосновение… мою ласку… мою любовь. И чтобы ты не заскучала, слушая наши долгие нудные разговоры.
— Но не при всех, нет!
— А все сейчас уйдут. Останемся мы с тобой и Коршун. У коршунов грубый язык, они говорят долго и громко, словно бранятся самыми погаными словами. Слушать невозможно, так и тянет подраться. А потом, когда он наболтается вдоволь и уберется, — Король снова склонился к Анне, и она ощутила его горячее дыхание на своей шее, — я все же усажу тебя на этот стол и вылижу. Думаю, к этому моменту ты уже будешь ненавидеть его и желать, чтобы его и на свете-то никогда не было. И на стол ты запрыгнешь сама… и юбку поднимешь сама тоже.
— Что?! Нет! Стыд какой! Ради бога, прекрати…
— Да, смущайся. Тебе это очень идет. Ну, так что, ты дашь мне жемчужину?
— Разве можно на переговорах думать о таком…
— Я не могу ни о чем думать, кроме тебя.
Анне казалось, что она сейчас воспламенится от тех бессовестных слов, которые Влад говорит ей.
— Если не дашь, — продолжил Король, щуря глаза, — то вечером я накажу тебя. У тебя ведь длинное ожерелье, не так ли? Найдется больше трех бусин?
— Ох!
— Да… Вероятно, придется привязать тебя… твоими новыми красивыми чулками.
— Вы хотите меня избить?!
— Ни в коем случае. Ну, может, слегка отшлепать…
Нетерпение Короля сквозило в каждом его слове; в каждом его прикосновении к Королеве, в каждой попытке заглянуть ей в глаза — чтобы увидеть ее смущение и еще раз ощутить свою власть над нею и ее власть — над ним…
Если б Лукреция не была так слепо влюблена в него, она бы заметила это.
Так, как заметил Барбарох.
Бесплотной тенью ступая меж придворных, обогнав посла Коршунов, что шагал по расстеленной перед ним ковровой дорожке (нарочно раскатали, чтобы он не попортил своими железными башмаками дорогих паркетов), он подобрался близко-близко к трону, вполз в подножие и встал рядом с Королем так близко, что расслышал все те интимные вещи, которые тот шептал краснеющей от его бесстыдства Анне, не обращая внимания ни на придворных, ни на посла.
Его, Барбароха, Анне!
Если б у него было сердце, то оно непременно заныло бы при виде того, как Король чуть касается пальцами ладони девушки, и та млеет, тает как воск от невинной ласки, потому что память услужливо подкидывает ей воспоминания о том, как и что Король делал этими пальцами ночью, точно так же невесомо и нежно касаясь ее содрогающегося в экстазе тела.
Барбарох тенью облетел Короля и Королеву, завывая от смертельной тоски, потому что сейчас — как мужчину, — его очень сильно уязвила ревность и зависть, оттого что Королю так просто удалось сломать сопротивление благочестивой Анны, совратить ее, сорвать ее невинность, насладиться ее девственностью и продолжать выпивать ее, с каждым разом по глотку отпивать ее, глядя, как в его объятьях девушка становится женщиной, все более искушенной и опытной. Ему она подарила свой страх, свой первый восторг, свою девичью стыдливость и слезы. Перед ним послушно раздвинула ноги и покорно приняла его, и от него получила первое в своей жизни наслаждение.