Невеста смерти
Шрифт:
Гайя сдержанно кивнула:
— А в чем разница? Погиб наш товарищ, подготовленный воин. И да, красивая молодая девушка. Любимая девушка. Раз уж для тебя влюбленность не пустой звук и толкнула тебя на такие странные поступки, то попробуй понять чувства того, кто ее любил.
— И кто? — глаза парня стали совершенно больными.
— Это не имеет значения.
— Так что я могу сделать, чтобы расстаться с жизнью не просто так. А еще и принести пользу Риму? Ты начала говорить об этом… Прошу, помоги. Я поступил, как ничтожная самовлюбленная
— Офицер преторианской гвардии это уже не «обычный солдат», — рявкнула Гайя. — И думать учат в гвардии прежде всего. Те, у кого сил много, а с головой дружбы не водится, камень рубят в каменоломнях!
— Виноват… — парень опустил голову еще ниже, но затем весь как-то подсобрался, поднял голову и уже уверенно взглянул в глаза трибуна. — И готов искупить. Может, ты оставишь свой меч на краю стола? И сама выйдешь на несколько мгновений подышать воздухом?
— У тебя ж руки связаны. Забыл? — глаза Гайи сверкнули насмешливо, и декурион понял, что трибун нарочно провоцирует его или проверяет способность мыслить взвешенно.
— Не забыл. У тебя хороший боевой меч, и я это вижу. Так что одного движения мне хватит перерезать веревку на руках, а второго вогнать меч себе в живот. Антония же никто не обвинил после этого в трусости.
— И сил у тебя хватит? — Гайя снова заглянула ему в глаза, с радостью обнаружив, что того смятения и отчаяния, которое было в самом начале допроса, там уже нет. — А знаешь, у нас в когорте есть воин, который родом с далекого севера, с земель, лежащих за Альбионом. Так у них воин вспарывает себе живот, втыкает меч в землю и ходит вокруг него, наматывая на лезвие свои кишки. Думаю, это несколько сложнее.
Декурион посмотрел на нее расширенными глазами:
— Так не смог бы… А вот выйти на арену к тиграм или своими руками казнить там в поединке пленных наемников вполне готов.
— Хорошо. Это лучше, чем ликторы с розгами. И даже лучше, чем упасть на собственный меч. Я и хотела предложить тебе схватку с наемниками. Но не на арене. И скорей всего, ты не вернешься с это операции, она будет действительно самоубийственной. Но если выживешь, то тебя простят. Даю слово. Кровью искупишь вину.
— Что надо сделать? — в глазах парня снова Гайя заметила перемену чувств, теперь они засветились радостью и облегчением.
— То же самое, что и делал, когда по недомыслию вредил Риму. Передать письмо. Ну и наврать немного.
— И всего то? А дальше?
— А дальше будешь жить. Наверное. Если поганцы тебе поверят. Во всяком случае, отвлечешь их любым способом, пока остальные наши смогут войти, — она вынула нож, висевший у нее на груди, прокрутила в руке, исподволь наблюдая за реакцией своего подопечного, а затем одним взмахом разрезала веревки, которыми были стянуты его руки и ноги. — Разомни плечи и запястья.
Она убрала нож, продолжая
— Зовут тебя как? — нарушила она воцарившееся молчание.
— Гней Луканий.
— Так ты старинного плебейского рода? Надеюсь, твоим родственникам еще не успели сообщить о том, что ты задержан по подозрению в государственной измене и лишен офицерского звания…
— Как лишен?! Уже?!
— А чего ждать?
— Я думал, лишат вместе с головой.
— Нет. А с головой ты просто не дружишь, вот и попал в переделку. Так что, Гней Луканий, у тебя есть возможность не дать старухам Паркам оборвать твою нить. Назад не вернуть, и Рыбку тоже не вернуть. Но позора избежишь.
Гайя вызвала конвой и передала им воинам обретшего привычную осанку декуриона, без лишних подробностей велев молодым воинам отвести его помыться и показать врачу:
— Он должен быть готов до следующей ночи.
Вариний взглянул на нее безумными, побелевшими глазами из-под надвинутого налобника шлема, и она уточнила:
— Готов сражаться.
— На арене? — тихо спросил ее мгновенно успокоившийся Вариний, сам прошедший суровое испытание гладиаторскими боями и сохранивший благодарность в отношении Гайи, трижды спасшей ему жизнь.
— Нет. На арене для него было бы слишком просто.
Вернулся Друз, как только стук шагов конвоя стих за палаткой.
— Гайя, а хочешь знать, для чего нашей милостивой императрице понадобилось вдруг посылать столь странные предупреждения врагам империи?
— Не знаю, — честно призналась Гайя. — Ливия не глупа. И Октавиана она ценит. Не знаю насчет их чувств, и не нам их обсуждать. Но на предательницу она не похожа. Я ж ее так или иначе во дворце вижу часто. И говорить о гнезде измены на Палатине… Нет, я бы не стала торопиться. Тут что-то нечисто, как и с этим Луканием.
— Угадала. Прости, не все свои источники я даже тебе назову. Просто поверь. Но Ливия не предавала Рим. Она просто уничтожала тебя. Надеялась, что ты сама пойдешь на штурм, и потому и посоветовала убивать сразу именно тех, кто зайдет в окно. И смею уверить, она не остановится.
— Меня?!
— Тебя. Приревновала к Октавиану. Тебя надо срочно снимать с дежурств на Палатине. Она уверена, что Октавиан влюблен в тебя. И не с мечами упражняется с тобой, а как бы поделикатнее выразиться… с мечом иного свойства…
— О боги… — Гайя со стоном опустилась на пол, сжимая голову руками.
— Я уже предупредил Фонтея. Да и Волк вошел в норму, так что не переживай.
— О чем именно мне не переживать? — тихо прорычала смертельно бледная девушка, сверкая глазами. — О том, что сама императрица меня ревнует к императору?! О том, что Рыбка по сути заслонила меня собой?! Об этом? Да лучше бы я там и правда сама оказалась, проще сразу всем стало бы…