Невеста трех женихов
Шрифт:
– Пррриветптичччкин!
Тогда можно было долго-долго за ним повторять:
– Ирррит-ичкин, ирррит-ичкин, ирррит-ичкин.
Птичкин многое узнал про человека.
Во время сна тот укрывался, прятался, как птенцы прячутся под крыло матери. Значит, и такому большому тоже необходимо чувствовать себя в безопасности. Хотя что ему может грозить в таком прочном доме, не ветер же, не дождь?
Птичкин часто наблюдал, как человек ест, неторопливо, не суетясь, не подпрыгивая, не боясь, что отнимут, перехватят лучший кусочек,
Он понял, что отвага человека безмерна. В одной из комнат дома жило громадное, страшное, черное чудовище с гладкими черными блестящими боками, как у некоторых подлых жуков, панцирь которых невозможно проклюнуть, как ни старайся. Но жук… Что жук? Маленький… Только и может, что застыть, спасая собственную жизнь. Чудовище же превышало размерами самого человека и не походило ни на кого: крыльев у него не было, стояло на трех ногах, голова вросла в туловище. Стояло себе неподвижно, непонятно чем питаясь. Вполне возможно, оно охотилось ночами, пожирая маленьких, спящих, налетавшихся днем в поисках пищи.
Однажды человек подошел к зловещему уроду, открыл его пасть с длинным рядом крупных белых и черных зубищ и бесстрашно положил на них свои мягкие беззащитные пальцы.
Птичкин застучал в стекло, предупреждая об опасности, и, едва услышав в ответ заглушенное двойной рамой слово привета, застыл пораженный: под руками его друга чудовище запело свою, ни на чью не похожую песню. Ах, как оно умело петь! Красивее всех на свете. Песня его, чуткая, нежная, трепетала и отступала перед яростью мира и вдруг, набравшись сил, выплакавшись, становилась гневно-прекрасной, как небесная гроза.
В маленьком птичьем сердце поселилась печаль. Вот как научиться бы петь! Возможно ли такое? Это совсем не то, что повторить ленивое кошачье «мяу» и даже не человеческое «привет, Птичкин». В этом море звуков запросто можно утонуть, захлебнуться, как слепому котенку в воде.
Время шло. Появлялись насущные заботы. Полагалось найти и завоевать своим пением невесту. Птичкин слушал и пытался спеть вслед за огромным черным певцом его дивные песни.
У человека тем временем появилась подруга. Конечно, чье бы сердце не растаяло от таких напевов и трелей! Чье бы сердце устояло перед смелостью того, кто одолел черное чудовище и научил его петь?
Птичкин часами слушал дивную музыку, забывая о хлебе насущном.
Теперь, когда человек убирал руки с клавиш, он неизменно слышал стук клювом по стеклу: очарованный звуками дроздушка умолял не отвлекаться, просил продолжать. Музыкант специально для крылатого друга играл одну и ту же несложную фразу, чтобы птичке легче было ее заучить.
Наконец, малютка прощебетал что-то не совсем похожее на птичье чириканье, нечто музыкально-гармоничное.
Они оба обрадовались победе. Птичкин стучал по стеклу, умоляя не отвлекаться:
– Тук-тук-тук, продолжай, умоляю тебя, у меня совсем не остается времени, весна в разгаре!
И для кота тоже настало время любви. Ночами он не давал спать, отвратительно протяжно выл. К его гадкому ору присоединялись другие кошачьи кавалеры. Самое удивительное, что капризницы-кошечки очаровывались этими безумными криками, уступая любовному напору настойчивых бесстыдников, ничуть не смущающихся от того, что из-за их весенних безумств просыпается вся округа.
Коты впадали в любовный экстаз. Они соперничали друг с другом самозабвенно, безоглядно ударяя выпущенными когтями по носу и глазам того, с кем еще недавно мирно приятельствовали.
Их Масик вступил в сражение с лихим рыжим зверюгой, уже изрядно потрепанным в предыдущих боях, на крыше дома, где он вырос. Чужой кот отличался наглостью и злобой. Он не имел никакого права залезать на чужую территорию. Он посягнул на самое святое. Даже в случае победы у него не было бы шансов на успех: его, чужака, выдворили бы из сада люди.
Но порочным натурам наплевать, за правое или преступное дело сражаться, ведь они не справедливость отстаивают, а всего лишь дают выход переполняющей их темной энергии зла.
Драка оказалась жесточайшей.
Обеспокоенный Птичкин каждым ребрышком, дрожащим от напряженного стука сердечка, ощущал надвигающуюся опасность.
Что он мог сделать?
Только стучать и стучать по холодному стеклу, передавая свою тревогу более сильному:
– Тук-тук-тук! Тук-тук-тук! Тук-тук-тук!
«Что он хочет, я же играю», – думал увлеченный своим занятием человек, не поворачиваясь к окну.
– Тук-тук-тук! Обернись же! Услышь! Помоги нам!
Но музыкант продолжал заниматься своим делом, не подозревая, о какой серьезной беде сообщал ему Птичкин.
Дрозд взлетал к месту сражения, кричал на наступающего бандита, но крик его ничего не значил. Масик отошел к самому краю крыши, а ведь он не умел летать!
– Тук-тук-тук! Тук-тук-тук! Там-там-там! Слышишь-слышишь! Там-там-там!
Наконец человек недовольно подошел к подоконнику:
– Ну что ты всполошился? Что там у тебя стряслось?
– Тук-тук-тук! – продолжал вызывать его Птичкин.
Слишком поздно. Уже ничего не исправить.
Сорвавшийся с высокой крыши Масик неподвижно лежал на утоптанной дорожке и мутными глазами смотрел, как приближается его спаситель, самое близкое для него на всем белом свете существо.
Кот не мог пошевелиться и только дрожащим кончиком хвоста давал понять, что жив и рад приходу защитника.
– Как же так, Масик? Как же так, Птичкин? – растерянно повторял человек.
Птичкин старался показать, что случилось. Он взлетал на крышу и камнем падал вниз, взлетал и падал, расправляя крылышки почти у самой земли, пока человек не догадался, не схватился за голову в отчаянии:
– Ох, Масик, миленький, не умирай, не умирай, пожалуйста!
Но кто, как мог выполнить его просьбу, если пришел его час?