Невезучая, или невеста для Антихриста

Снежная Александра

А старый был забор у бабки Маруси.

И вот мы летим… Забор и прицепленная к нему я. Прямо в помидоры.

Помидоры не выжили. Зато выжила я. О чем сильно пожалела, потому как на меня неслась с выпученными глазами баба Маруся, потрясая огромным пучком крапивы.

Я вообще до этого момента думала, что крапива — это лекарственное растение, мне так мама говорила. Я и решила, что меня сейчас лечить будут, коленку и руку я же разодрала в кровь, когда падала.

Стою. Жду. И что характерно, козел

почему-то сделал ноги, как и не было.

Ох, и полечила меня баба Маруся. Чесалась я после ее лекарственных примочек дня три. А главное, мне никто не верил, что за мной козел гнался, потому как по факту этого гада никто не видел.

Но на этом рогатая скотина не остановилась. Козел стал караулить меня повсюду, куда бы я ни ходила.

Однажды бабушка послала меня в магазин, за хлебом, и вот на обратном пути мы и встретились на узкой дорожке, как ковбои в вестернах. Я — с авоськой и батоном, и он — с рогами и плешивой бородой.

Пару минут мы, как положено, смотрели друг другу в глаза, проверяя на вшивость, кто дрогнет первым.

Козел сдаваться не хотел, а я долго бояться устаю, поэтому, раскрутив авоську, как пращу, я долбанула козла батоном по башке.

Батон был свежий и мягкий и накололся на выставленный рог, как вареник на вилку, а авоська повисла на бородатой морде, словно вуалька. Козел мотнул головой, офигев от такого поворота событий, но батон и авоська не сдавались. А не так просты они, продукты отечественной промышленности.

Скотина яростно задергалась и, с истошным воплем: "М-е-е-е-е", ринулась на меня.

На этот раз я бежала быстрее, ну, потому что козлу авоська и батон мешали. А впереди меня ждало оно… Дерево.

Как я на него вылезла — до сих пор не пойму, но снимали меня с тополя пожарники, потому что забралась я почти на самую верхушку, а обратно — страшно. Козел по привычке с разбегу долбанулся рогами в ствол, очевидно, с забором перепутал. Ну, вуалька-то ему, наверное, мешала, да и батон полморды закрывал.

Заборы-то в деревне хлипкие, а дерево — оно ого-го. Короче, дерево за меня отмстило. Очередная попытка Гастелло-козла, таранившего фашиста-дерево, кончилась сломанным козлиным рогом, тем самым, на котором батон застрял. Так что теперь у меня еще и вещественное доказательство имелось.

И вот с того дня козел стал меня обходить десятой дорогой, а я поняла одну нехитрую вещь, что леди и козлы — это как два берега одной реки, широкой-широкой, и бороться с представителями этой подлой расы можно только одним способом — обламывать рога.

В общем, леди во мне козлы загубили. На корню.

Вторым, и самым большим козлом в моей жизни был Митька. Жило это недоразумение в соседнем дворе. Вечно бегал сопливый и в драных штанах. И невзлюбила я его еще тогда, когда они с мальчишками в вождя краснокожих

играли, а меня не взяли. Причем не взял именно Митька. Утер свой сопливый нос и нагло мне так заявил:

— Я вождь. Иди отсюда, бледнолицая.

А я обиделась, поэтому и сказала ему:

— Какой же ты вождь? Индеец ты.

Так его потом и прозвали: Митька-индеец. А вождь у нас во дворе один был — дворник дядя Федя. Он в армии пограничником служил, и все хвастался, что белку с одного выстрела в глаз бил. У него и кличка была как у вождя — "Федор Косой Глаз". Это потому, что у него глаз один косил, и никогда не понятно было, к тебе он обращается или к кому-то другому.

Так вот, метлу он метал не хуже чемпионов по метанию копья.

Однажды к нам во двор какой-то хлыщ заявился, ждал Любку со второго подъезда. Любка барышня видная была, особенно в задней части. Эту часть издалека и видно было. И мужики за этой частью в основном и ходили.

Хлыщ пока ждал, решил семечек поплевать, а дядя Федя только двор подмел. А у нас во дворе даже мужики окурки в рукава прятали, когда дядя Федор подметал, а собаки и коты так вообще в соседний двор гадить ходили. Ну а хлыщ, он же не местный был, и к чистоте, видать, неприученный. Поэтому когда дворник стал орать: "Куды по подметенному?", дурачина ему палец показал… Средний…

Черенок метлы заехал ему прямехонько в темечко. Он ведь, убогий, даже не обернулся, когда дядя Федя прорычал как медведь: "Пришибу падлу"

Так он и лежал — мордой в лушпайках, когда Любка из подъезда вышла.

А дядя Федор, он что? Метлу поднял, да на Любку как гаркнет: "А ну, кикимора, забирай сваво упыря, и плювки его шоб прибрала, а то я вам ща метлой промеж булок поход к проктологу организую".

Любка лушпайки упырю в карманы позапихивала и уволокла побыстрее, от греха подальше. И больше с тех пор к ней хахали во двор не ходили.

Ну, так вот, Митька за индейца мстить мне начал. То по луже на велике проедет рядом, когда я в чистом платьице с музыки топаю, то с балкона в меня огрызком пульнет, то, пробегая рядом, за хвостик дернет. Но хуже всего стало, когда в шестом классе этого урода в нашу школу перевели, да еще и в мой класс. Житья не стало совсем.

Сначала эта гадина мене грифели на карандашах ломала. Я ведь девочка аккуратная, и карандашики каждый вечер точила, чтоб остренькие были. Митька же, пока я на переменку ходила, тыкал карандашом о парту, выламывал грифель, а потом его обратно в мой пенал прятал. А Марья Ивановна, математичка наша, все мне замечания в дневник писала: "Пришла неподготовленная к уроку".

Я сначала никак понять не могла, как же так? Но нашлись люди… Просветили… Подсказали… Анька Кузявкина подошла на перемене и шепотом сказала: