Невидимка и (сто) одна неприятность
Шрифт:
Контроль над телом, контроль над разумом, контроль над магией.
Сбой был во втором пункте, а без него третий невозможен. Я не контролирую страх, страх контролирует меня. Но не зря же говорят, что осознание проблемы — это половина ее решения.
Мне очень нравилось смотреть, как колдует Даниэль.
Отчасти, конечно же, просто потому, что высшая магия — это красиво. Но и его уверенность в том, что он делает — это тоже красиво. Нас в Горках настолько старательно “лечат”, что в какой-то момент даже у совершенно здорового мага закрадываются сомнения, а действительно ли все в порядке.
Даниэль не сомневался никогда. Для него магия такая же часть его, как рука или нога, и бунтовать она не может.
И мне нужно научиться мыслить так же.
Поэтому теперь я не буду за ней гоняться, упрашивать, умолять, задабривать, уговаривать подчиниться.
Контроль над телом — я сама, осознанно, вызываю в себе те так тщательно сохраненные ощущения, когда мое тело наполняется магией после трех дней голодовки. Мне тепло в солнечном сплетении, и немного покалывает. Мне кажется, будто внутри меня разгорается маленький солнечный шарик. Не разгорается — горит. Сейчас его никто не отрезал, он со мной.
Контроль над разумом — это не “я верю, что у меня все получится”. Это “я не боюсь”.
Контроль над магией — я вижу цунами. Оно накатывает издалека, неумолимо растет. Волна обрушится на берег и слижет с него все живое. Но я стою на высоченном утесе далеко от берега. Меня не достанет. Поэтому мне не страшно, мне просто красиво.
По позвоночнику пробегает мелкая дрожь, я вдруг чувствую капли пота, скользящие по шее, и едва не вываливаюсь из медитативного транса.
Нет, на волну страшно смотреть даже с утеса. Но это не настоящая волна. Это картинка. Впечатляющая своей реалистичностью картина в тяжелой раме. И реальность на ней не имеет отношения к моей реальности. Она ограничена рамой — она ограничено мной.
Моя собственная сила — это солнечный шарик. Или бабочка, если угодно. Я не могу справиться с мощью мирового океана, но мне и не надо. Мне надо справиться всего лишь с бестолковым насекомым.
Когда я открыла глаза, иллюзорная бабочка сидела у меня на ладони.
— Превосходно, Элалия. Просто превосходно. Сегодня вы совершили невероятный рывок, я очень вами горжусь.
Я почувствовала, как мои щеки запылали — мистер Кроуч в принципе не был скуп на похвалы, но сегодня они звучали как-то совершенно особенно.
Я открыла рот, чтобы поделиться своими находками, но наставник меня прервал:
— Нет, не стоит. Будет лучше, если вы оставите ваши выводы только для вас. Как я уже говорил, эта методика отличается от других. И мне лучше не знать, какими путями каждый из практикующий приходит к пониманию, потому что я могу случайно дать эту наводку другому и она собьет его с пути. Передайте миссис Кроуч, что было бы хорошо, если бы вы сегодня с ней продолжили работу со стихией воды, я думаю, это поможет закрепить успех. И поторопитесь, вы опаздываете на массаж.
Я изумленно хлопнула ресницами — мы же только начали?..
— Прошло больше часа, мисс Хэмптон, — мистер Кроуч позволил себе скупую улыбку. — Бегите.
И я побежала.
Даниэль
День, и без того начавшийся не ахти как, становился все паршивее с приближением времени отъезда.
Я не знаю, что Эриндейл задумал насчет Лали, но еще немного и мне будет плевать на все, я просто размажу его по стенке. Если он хоть пальцем к ней притронется.
Я видел все — и долгие взгляды, и задумчивую ухмылку, а уж когда он подошел к ней в коридоре, нависая над хрупкой фигуркой на подоконнике…
О чем они говорили, я не слышал, но мне и не нужно было. Достаточно того, что он лезет к моей девушке, а она может только смотреть на него огромными растерянными глазами.
Бессилие приводило меня в бешенство. И оно кипело и бурлило в крови. Избавиться от него не помогла ни тренировка, ни избиение манекена.
Чуть помог темный угол под лестницей.
Краткие минуты облегчения, когда Лали была у меня в руках — теплая, нежная, отзывчивая…
Моя.
Но потом пришел обед, и Эриндейл с его взглядами, и бешенство вернулось.
Я не хочу уезжать. Я не хочу оставлять ее тут одну с призраками и идиотами.
Не хочу.
И впервые не хочу не из-за того, что меня ждет дома, а из-за того, что остается здесь.
Хорошо все же, что мне не нужно больше по крайней мере посещать занятия — это было бы пыткой. А процедуры все индивидуальные, некоторые даже весьма и ничего так…
С этой мыслью я толкнул дверь массажного кабинета, вошел и…
Остолбенел.
Лали, судя по всему только что вставшая с массажного стола, едва слышно ойкнула и обхватила себя за плечи, прикрывая грудь.
И тоже застыла — черные глазищи, приоткрытые губы, взлохмаченные волосы через плечо, ключицы вразлет, руки крест-накрест скрывающие и нет, нежная кожа живота с выемкой пупка…
Я пялился, понимал, что пялюсь — и совершенно неприлично! — и не мог заставить себя оторвать взгляд.
А она… молчала.
— Мистер Лагранж, что вы себе позволяете?! — ввинтился в мозг оскорбленный вопль массажистки, оторвавшейся от бумаг на столе. — Немедленно вон!
Машинальный шаг назад. Машинально закрытая дверь. И отпечатавшийся на сетчатке образ.
Когда через пару минут эта дверь распахнулась, то явила мне Лали — раздосадованную, смущенную и пылающую праведным гневом.
— Ты ничего не видел! — прошипела она мне в нос, приподнимаясь на цыпочки.
— Чего я не видел? — настроение резко скакнуло вверх, губы сами собой растянулись в улыбке.