Невидимые знаки
Шрифт:
Даже если бы нам удалось примириться с химией между нами, это было бы не то же самое, что ухаживать за животным. Я обожала мысль о чем-то дружелюбном и живом, что можно побаловать.
— Как бы мы его назвали?
— Флиппер. — Пиппа улыбнулась. — Или Рыбка. Я еще не решила.
— Рыбка? — Коннор скривил лицо. — Дурацкое имя.
Пиппа повернулась к нему.
— О да. Как бы ты его назвал?
Коннор надул грудь.
— Рафаэль, конечно. Из «Черепашек-ниндзя».
Пиппа закатила глаза.
— Ты такой мальчик.
— Спасибо,
Гэллоуэй расслабился, выбрав место на песке, чтобы сесть. За несколько месяцев совместной жизни мы все стали неразрывно связаны друг с другом. Куда шел один, за ним обычно следовали остальные.
Если у нас были отдельные задачи, мы всегда ощущали пространство между нами, разницу во времени и почти шестым чувством понимали, что кому-то из нас нужна помощь.
Я не знала, было ли это от нашей вынужденной близости или потому, что у нас не было отвлекающих факторов — никаких внешних влияний и никакого другого взаимодействия. В любом случае, узы были как канаты, державшие нас связанными узлами и шкивами.
Не задумываясь, Коннор, Пип и я присоединились к Гэллоуэю на песке. Плечи соприкасались, наш маленький пузырь безопасности был полным.
Вместе мы затихли, наблюдая, как черепахи копают и готовятся, наслаждаясь красотой природы.
ЗА ТРИ ГОДА ДО КРУШЕНИЯ
— ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО?
Я поднял голову от мытья посуды. Два года, восемь месяцев и шестнадцать дней за решеткой. Мне не хотелось думать, сколько посуды я перемыл за это время.
Брюс наклонил голову, его руки покрылись мыльными пузырями.
Каждый день он задавал этот вопрос. И каждый день я давал ему один и тот же ответ.
— Да.
— И ты признал это в суде?
— Да.
— И твой приговор — пожизненный?
— Да.
— За убийство продажного доктора?
— Да.
— Который убил минимум двадцать два человека, о которых они знают, из-за недобросовестной практики и злого умысла?
Мои руки сжались.
— Да.
Я ждал того же, что всегда происходило после того, как я отвечал на его вопросы. Брюс покачал головой, его глаза светились гневом от моего имени.
— Жизнь так чертовски несправедлива.
Все, что я мог сказать, было:
— Да.
…
Рассвет окрасил горизонт.
Звезды не желали расставаться со своей бархатной тьмой, борясь с постоянно светлеющим небом. Но как бы ярко они ни горели, они вели проигрышную битву.
И черепахи каким-то образом знали.
Всю ночь мы наблюдали, как они копают и устраиваются над своими грубо сделанными гнездами. Один за другим, панцирные существа высиживали сотни кожистых яиц, пока на песке
Вожак закончил первым, хлопая и скребя, пока не накрыл своих сородичей, гарантируя, что уязвимые яйца будут защищены естественным покрывалом.
Моя спина болела от сидения, а Коннор и Пиппа поддались усталости пару часов назад, положив свои головы на плечи Эстель и мне, дремали и храпели, отказываясь идти в кровать, где им было бы удобно.
Черепахи, наконец, сочли свои яйца в безопасности и отплыли в сторону океана.
Эстель зевнула, запустив пальцы в волосы. Ее соски затвердели под черным бикини, дразня меня идеальной формой, когда она потягивалась.
Мой член дернулся, и все, что я хотел сказать, столкнулось в моей голове. Я планировал выложить все начистоту сегодня вечером.
Но это было до черепах.
Мои глаза устремились в небо, размышляя о времени, оставшемся до наступления нового дня, чтобы украсть любое уединение, которое мы могли бы найти.
Это все еще возможно.
У нас еще было время. Время, чтобы отдаться друг другу. Время, чтобы перестать бороться с неизбежным. Потому что в одном я был уверен: я был влюблен в нее. Необратимо, неописуемо, полностью, безумно, чертовски сильно влюблен в нее.
Эстель привлекла мое внимание. Ее голос имитировал хриплый шепот.
— Ты устал?
— Ни капельки. — Я опустил глаза. — Насколько я понимаю, ночь еще не закончилась.
Пульс в ее шее забился, когда она сглотнула.
— О?
— Это еще не конец, Эстель. Пока мы не поговорим.
Цвет окрасил ее щеки.
— Ты просто хочешь поговорить?
Мое сердце заколотилось от застенчивого желания на ее лице.
— Ты хочешь поговорить?
— Я думаю... я думаю, что разговор может быть второстепенным по сравнению с чем-то другим, что у меня на уме.
Христос.
Я подавил стон.
— Черт возьми, Эстель...
— Эй... ты же сказал, что разбудишь нас, когда они будут уходить. — Коннор оттолкнулся от моего плеча, вытирая сон с глаз.
Он тряс Пиппу.
— Проснись, Пиппи. Они уходят.
Пиппа рывком поднялась на ноги.
— О, нет. Я не хочу, чтобы они уходили.
Я тихо рассмеялся, не отрывая взгляда от Эстель. Чертовы дети и их вмешательство.
Она улыбнулась, понимая, что именно меня расстраивает.
В кои-то веки мы оказались на одной волне.
Пусть это продлится долго.
Потирая ноющие мышцы, мы все встали и пошли за черепахами вниз к линии воды. Ни одна из них не обратила на нас внимания. Видимо, мы были не важны.
Коннор протянул руку, чтобы дотронуться до ближайшей.
Я удержал его.
— Не мешай ей. Ты не знаешь, не нарушит ли это их расписание.
Эстель согласилась.
— Он прав. Мы можем смотреть, но не мешать.
Лицо Пиппы смягчилось, когда первый громоздкий зверь вошел в море, мгновенно превратившись из нескоординированного олуха в грациозного пловца.