Невольница: его проклятие
Шрифт:
— Я о чем-то не знаю?
Я шумно дышал, все еще стараясь унять пульсацию крови — это становилось физически больно.
— Император сказал, что, будь она жива, он дал бы ей амнистию в честь коронации.
— А ты? — Ларисс повел бровью. — Промолчал?
Я кивнул.
— Теперь хочешь признаться, что солгал?
Я опустился на стул:
— Это не самая великая ложь. Я пытался уберечь ее. Я доверяю Пираму — конечно, в разумных пределах. Но, лучший способ сохранить тайну — не знать ее. Сейчас он — добрый друг, а завтра захочет
Ларисс долго переминался с ноги на ногу, стуча каблуками по полированному камню, скрестил руки на груди:
— Тогда ты ее потеряешь. Навсегда. Потому и солгал. А теперь пытаешься оправдаться.
Я уронил голову на руки, зажимая ладонями виски. Он, как всегда прав, но теперь все гораздо серьезнее.
— Если придется сделать выбор, я предпочту потерять. Но она останется жива.
Ларисс промолчал, лишь многозначительно повел бровью и медленно зашагал вдоль мозаичных стен сенаторского кабинета. Наконец, обернулся:
— А если это не он? Не Октус?
— Ты же поклялся.
Ларисс кивнул:
— Но другие не клялись.
— Кто? Сенаторы? Тенал? — Я покачал головой: — Едва ли кто-то из них опустится до такой низости.
Брат замолчал, лишь вновь зашагал вдоль стены, касаясь кончиками пальцев полированных панелей. Так касаются понравившихся предметов дети, осталось лишь высунуть кончик языка. Он опустил руку и вновь посмотрел на меня:
— Так что ты будешь делать?
— Остается только ждать и тихо искать. Такие жесты не совершают просто так.
Ларисс несколько раз кивнул, вытянув губы, и направился к двери:
— Поеду домой. Надеюсь, известишь, если что-то изменится.
Глава 30
Чем дольше на голове находился мешок, тем страшнее становилось. Я слышала далекий шорох чужих ног, приглушенные мужские голоса. Но слов не разобрать. Судя по спертому влажному воздуху, это, возможно, подвал. Едва ли Котлован — вонь ядовитого тумана я бы узнала сразу. Очередная мерзость полукровки? Неужели все мало? Я уже почти не сомневалась, лишь не видела в этом ни малейшего смысла. Разве что, воспитательную меру, чтобы я как можно острее ощутила контраст между покоями госпожи и тюремным подвалом.
Признаться, на короткий миг я думала о Гекторе. В первые мгновения. Вновь старалась найти обоснования надежде. Но не теперь.
Я сжалась на холодном полу, старательно вслушиваясь в окружающие звуки, но слышала только удары собственного сердца, и далекие голоса, доносившиеся будто через комья ваты. Здесь было холодно, я продрогла в легком платье, а тонкий плащ совсем не согревал, но даже не могла обнять себя, потому что руки были связаны за спиной. Наверное, нужно бы было заплакать, но слез не было. Я непременно заплакала бы. Раньше. До побега. До порки. Слезы пересохли, как когда-то полноводные реки Норбонна.
Я услышала стальной
Я попятилась, увидев широкое лицо Бальтазара. За его спиной маячил неизменный Окт. Я не понимала, к добру ли все это. Они не спешили развязывать меня, не спешили снимать мешок — едва ли к добру.
Бальтазар скривился:
— Ну, здравствуй.
Я сглотнула и едва слышно пробормотала:
— Здравствуй.
Колкий страх поднимался по позвоночнику, заставив вздрогнуть. Бальтазар провел огромной ладонью по моему плечу:
— Помнишь мои руки? — Улыбнулся, провел толстым пальцем по шее: — Конечно помнишь. Хорошо, что я не успел тогда познакомиться с тобой поближе. Как знал…
Я едва шевелила губами:
— Знал что? — слова вылетели раньше, чем я уловила их смысл. Можно было не спрашивать.
Бальтазар шумно выдохнул, раздувая широкие ноздри:
— Из-за тебя убили Добровольца, — припечатал без малейших эмоций. — Или не знаешь?
Я опустила голову, чтобы скрыть лицо.
— Я рада.
Рада. Мартин — бесчестный ублюдок. Я бы убила его собственными руками, если бы духу хватило. Но все это не проясняло моего положения.
— Он был человек. Ты понимаешь? Человек. А убит из-за шалавы. Присунул имперской шлюхе — так что с того? Будто убыло от тебя. — Он обхватил мое лицо широкой ладонью: — Могла промолчать.
Ничего нового. Я уже достаточно наслушалась подобного в свой адрес, чтобы удивляться или злиться. Каждый мне зачем-то пытается внушить, что я шлюха, вещь, имущество. Раздирали вопросы:
— Гектор?
Бальтазар хмыкнул:
— Что?
— Кто его убил? Гектор?
Бальтазар посмотрел на меня, как на дуру:
— Свои своих не трогают.
Жаль. Я выдохнула и опустила голову.
— Он жив?
— Что с ним станется?
Я больше не хотела думать о нем, но от этого знания стало легче. Я бы не хотела, чтобы он пострадал из-за меня. Да и любой другой. Не хочу быть виной чужих бед.
Я посмотрела в черные глаза Бальтазара:
— Кто теперь главный в Котловане?
Бальтазар хмыкнул:
— Допустим, я.
— Зачем вы похитили меня? Отомстить за Добровольца?
Бальтазар повел кустистыми бровями:
— Может быть… — он скрестил могучие руки на широкой груди, на которой едва не лопалась поношенная коричневая темадитовая куртка. — Одного не пойму: почему из-за тебя столько шума? А? Ну, что в тебе особенного? — он не ждал ответов, разговаривал сам с собой. — Высокородная — хорошо. Ну, рожей удалась. Но даже на это всем плевать — это не причина. Знаешь, Мартин до конца не верил, что де Во способен выложить за тебя двести тысяч. А он взял и выложил, мать твою! За что? — он пристально смотрел мне в лицо.