Невозможный Кукушкин
Шрифт:
Наверху закипела работа. В операционную быстро вкатили огромный холодильник, затолкали туда Кукушкина, а над столом пристроили кварцевое искусственное солнце: нажмёшь кнопку — и очутишься в Крыму…
Успокоившийся доктор Чернухин спустился вниз, заверил родителей Кукушкиных, что всё будет в порядке, и стал ждать Гелю.
Геля Веткина — худенькая черноглазая девушка — примчалась через пятнадцать минут. Ни слова не говоря, она подошла к холодильнику и заглянула в иллюминатор, где замороженный, словно мамонт, лежал Кукушкин.
— Ого, белый какой? А что это у него в
— Представьте себе, какая-то веточка. На ощупь тёплая.
— Не рассказывайте сказки. Дерево стекленеет раньше человека.
Чернухин пожал плечами.
— Откуда взялся пациент?
— Мальчишку нашли в трубе.
— Аэродинамической?
Пришлось коротко рассказать ей Славкину историю.
— Нелепость какая-то, — сказала Геля. — Ну да ладно. Некогда разговаривать, начинается самое главное. Кладите его на стол под солнце, но солнце без команды не включайте.
Санитары осторожно вытащили Кукушкина и положили его на стол.
— Когда мы включим солнце, — отрывисто сказала Геля, — он впадёт в шоковое состояние. Память его пойдёт обратно — к тому времени, когда он был живой. Не давайте ему спать, а то он навсегда застрянет на полпути. Когда он проснётся, ограничьте его активность — не давайте двигаться, ему сначала надо накопить тепловую энергию. Всем понятно? Начали!
Огромное сверкающее солнце вспыхнуло над Кукушкиным. Оно горело так ярко и так неистово грело, что он протянул к нему руку и ощутил на ней присутствие самого настоящего земного тепла.
— Память сопротивляется… — донёсся до него голос Геллы. — Не давайте ему спать… отпустите его чуть-чуть…
— Не надо, не хочу! — закричал Кукушкин. — Я хочу остаться собой!
— Тебя никто не спрашивает, мой дорогой! — сказала ему хрупкая и воздушная Гелла. — Держите его, держите!
— Мне бы только его как следует схватить, а то он барахтается, скорей помоги мне… — закричал доктор Чреф, и Кукушкин очнулся.
Он нарочно закрыл глаза — знает он их, этих козерогов, опять куда-нибудь запустят. Но всё-таки не удержался и сквозь ресницы чуть-чуть взглянул и широко раскрыл глаза. Он лежал на чём-то твёрдом — наверное, на юкатианской поверхности, — а над ним вверх ногами стояли совсем уж странные существа в зеленоватых накидках и шапочках по самые носы. Всё равно его не обманут, он узнаёт этих проклятых козерогов! Над ним сверкало и обдавало его жаром огромное зеркальное блюдце…
Где же Гелла? Вроде бы её уже тогда не стало… не было… Но нет, она стоит, близко-близко наклонившись к его лицу, и вроде бы плачет…
— Где же твои рожки, Гелла? — спросил у неё Славка и резко поднялся и сел прямо на операционном столе.
— Чернухин, всё в порядке, всё хорошо, всё в порядке, Чернухин! — кричала Гелла сквозь слёзы. И все шумели и кричали вместе с ней.
— Какой Чернухин? Он — Чреф! Доктор Чреф! Снимите шапочки — у каждого из вас по рогу, вы их прячете от меня!
— Снимите, снимите шапочки, успокойте его, — сказала Геля.
Все сняли шапочки, и Кукушкин увидел, что это не козероги, совсем не козероги…
— Кто же вы? — спросил Кукушкин.
— Мы — врачи. Мы — люди, — за всех ответил ему Чернухин. — Ложись,
— Так, значит, я… — Славка закрыл глаза и прошептал: — Раньше я точно был на Юкате, а теперь я, значит, вернулся…
— Очнись, путешественник, — сказала ему Геля и погладила Славку по голове. — Ой, что это у тебя за шишки?
— Вы всё равно не поверите… А где моя палочка, ивовый прутик? Неужели я потерял в дороге?
Действительно, только что видели какую-то палочку в руках пациента… Куда ж она подевалась?
— У парнишки действительно было что-то такое… Кто взял, признавайтесь?
Но никто не признался. Многие студенты-практиканты уже покинули операционную, вполне возможно, что кто-то из них прихватил прутик-сувенир, память о невиданной операции…
— Это же рука Тюнь-Тюня. Он оставил её мне на память, — чуть не плакал безутешный Славка.
— Да не расстраивайся ты, — успокаивал его Чернухин. — Я тебе этих ивовых прутьев целую охапку принесу, только выздоравливай поскорей.
— Да вы же ничего не понимаете. Тюнь-Тюнь — друг Ешмыша, мусорщик, а Ешмыш — звездолётчик. Он сгорел… на Юкате, когда поднял козерогов против доктора Чрефа. Я сам почти козерог — у меня две шишки!
— Только бы всё это хорошо закончилось. Не нравится это мне, Геля.
— Вы думаете?..
— Он думает, что я сумасшедший, но я действительно летал на Юкату. Где мой прутик? Посмотрите на него — и всё поймёте.
Но прутик так и не нашёлся, хотя искали его теперь уже все.
ДОМОЙ, ДОМОЙ
Славка выздоравливал медленно, с большим трудом — так считали врачи, которые с интересом и жалостью выслушивали его фантастические рассказы про далёкое созвездие Козерога, таинственную Юкату, откуда он недавно прибыл на Землю, замороженный доктором Чрефом, в блестящем летающем блюдце или тарелке-космике, что, впрочем, одно и то же.
В его рассказе о приключениях и жизни на Юкате была своя строгая последовательность, ни разу он не сбился и ничего не перепутал. Геля Веткина первая записала эти фантастические Славкины рассказы, а потом каждый раз сравнивала с тем, что Славка рассказывал другим людям. И ни разу Геля не нашла в них путаницы и противоречий. Правда, некоторые моменты своей жизни на Юкате Славка не мог объяснить толком — например, чем питался, когда и где спал, но всю вину за это он сваливал на причудливое юкатианское время, которое было настолько озорным и лукавым, что не обращало внимания на такие мелочи, как еда и сон.
Врачи, лечившие Славку целой комплексной бригадой, слушали его рассказы, качали головами, вздыхали… говорили, переглядываясь, долгое: «Да-а…» — и уходили ни с чем.
В конце каждого рабочего дня Славку навещал доктор Чернухин, который считал Кукушкина с того самого оживления едва ли не своим сыном.
Доктор Чернухин долго разговаривал с ним, смеялся, трепал его по волосам и между делом вставлял в разговор имена хорошо знакомых Славке людей: родителей, Нырненко и Пчелинцева, Гуслевича и Марьяны, Светланы Леонидовны и Перепёлкиной, и с надеждой вглядывался в Славкино лицо.