Невыдуманные рассказы
Шрифт:
— Я настаиваю на своем заявлении. Прошу в точности занести его в протокол.
— Вы будете подписывать его и убедитесь, что это будет сделано.
Когда за Роготовым закрылась дверь кабинета, майор Фомин спросил удивленно:
— Что это, неужели и правда не его ценности? Что-то уж очень легко он от них открещивается.
— Видите ли, майор, он, конечно, поди, зубами скрежещет, что пришлось заявить такое. Но свобода-то дороже! И готов на все, лишь бы концы в воду. Как волк. Тот ведь тоже добычу бросает, если охотник на след вышел. Нам с вами предстоит доказать, что гражданин Роготов, попросту говоря, врет. И доказать будет непросто, деляга он, по-моему, масштабный.
Допрос Благуна тоже ничего существенного не дал:
«С Роготовым знакомы давно. Вчера он попросил съездить с ним на вокзал, чтобы взять вещи. Вот и все. Я, конечно, не имел никакого представления, что там в чемоданах. Мог ли Роготов обладать этими ценностями? Не думаю. Это какая-то случайность».
Обыск в квартире Роготова был долгим и тщательным, но почти безрезультатным.
— Невероятно, но факт, никаких следов, — подвел итог Фомин. — Предвидел возможность ареста, вот и постарался. Значит, где-то есть у него другая «берлога», есть...
Среди различных мелочей в письменном столе Роготова была обнаружена толстая, в кожаном переплете записная книжка. Почти на каждой странице были какие-то непонятные пометки. На букве «В», например, «В. Н. 50 л.», строчкой ниже: «В. М. 100 и. л.».
Когда Роготова спросили, что обозначают эти записи, он смутился и после паузы объяснил:
— Извините, объяснения по этому поводу дать не могу. Это интимное. К теме наших бесед пометки отношения не имеют.
— И все же объяснить придется. Расшифруйте вот хотя бы эту запись: «Д. М. 20 л. + 30 р.». Это что?
— «Д. М.» Минуточку. Ах, это... Вспомнил. Одна знакомая. Буквы означают имя и фамилию. Далее возраст — 20 лет. Ну, а остальное, думаю, ясно. Вот и весь, так сказать, секрет.
— Грязноватый секрет-то. Если, конечно, в том его суть, — неприязненно произнес Фомин.
— В чем виноват, в том виноват. Женская половина рода человеческого — моя слабость.
На следующем допросе опять вернулись к записям Роготова:
— В вашей книжице на странице на букву «В» есть запись: «В. (Г.) 50 л. — 500». Объясните ее.
— Ну что же, — несколько замявшись, отвечал Роготов. — То же самое. Есть у меня одна знакомая...
— И ей пятьдесят?
— А что? Бывает. Бальзаковский возраст, знаете.
— А цифра пятьсот что означает?
Роготов опустил глаза:
— Я думаю, можно догадаться...
— А мы, кажется, и догадались. Шифрованная запись. И обозначает она ваши взаиморасчеты с Горбышенко.
— Никакого Горбышенко я не знаю. Повторяю еще раз: записи эти всего лишь перечень моих приятельниц.
— Но как же тогда понимать вот это? «Ш. 125 л. + 1500». Старовата приятельница-то? Не находите?
Роготов долго рассматривал страницу и со вздохом проговорил:
— Ну, здесь — просто ошибка. Речь идет опять-таки об одной знакомой. Ш — это Шура. Двадцать пять — возраст. Единица — просто моя ошибка.
— А тысяча пятьсот — оплата услуг?
— Да, именно.
— Все продолжаете изворачиваться, Роготов, ведете себя будто мелкий жулик. А ведь мы вас знаем или почти знаем.
— Что вы имеете в виду?
— Да хотя бы эти объяснения записей. Глупо же. А версия, что вы выдвинули по поводу золота и валюты в чемодане? Вы рассчитываете на простачков, Ян Роготов. Неужели вы не понимаете, что все это шито белыми нитками.
— Это какое-то совпадение трагических случайностей. Я честный советский человек, скромный служащий...
— Эта сторона вопроса тоже известна. Документ о вашей работе юрисконсультом поддельный. Не работаете вы, Роготов. А ценностей в ваших чемоданах между тем обнаружено более чем на два миллиона. Откуда они?
Участковый уполномоченный лейтенант милиции Пашкин утром докладывал по начальству итоги суток. Серьезных происшествий не было, и лейтенанту разрешили уйти. Однако он не спешил и, когда оперативное совещание закончилось, вновь зашел к начальнику отделения.
— Вы что, Пашкин?
— Понимаете, товарищ начальник, повадились в один дом на улице Чернышевского разные иностранцы. Так-то вроде бы и ничего особенного. В Москве много разного народа обитает. Но, понимаете, ходят все молодые люди, то в одиночку, то по двое-трое. И все ближе к ночи, когда безлюдно. Заходят всегда в один и тот же подъезд. Долго, между прочим, не задерживаются. Полчаса пробудут и обратно. Один из этих гостей как будто знаком мне, хотя твердой уверенности нет. И, однако, беспокоит меня все это.
— Может, женщины замешаны? — высказал предположение начальник отделения.
— Была у меня такая мысль. Проверил. Не получается. То пары супружеские проживают, то в возрасте дамочки. Нет подходящего контингента.
— Что предлагаешь?
— Проверить: кто, к кому и зачем ходит.
— Что ж, поинтересуйся, но аккуратно. Гостей обижать негоже.
— Все будет аккуратно, товарищ начальник.
...Бориса Яковлевича Шницерова на улицу Чернышевского в тот день привели случайно сложившиеся обстоятельства. Вот уже целый месяц к нему не наведывался Ян Косой. А он был нужен ему, очень нужен. Клиентура Бориса Яковлевича — солидная и серьезная — ждала обещанных золотых монет. Косой, всегда аккуратно доставлявший их к нему в Люберцы, запропастился куда-то. Может, Борис Яковлевич и не стал бы очень волноваться по этому поводу, но два покупателя из Ташкента предложили такую выгодную цену, что Шницеров решил к завтрашнему дню во что бы то ни стало достать им «лошадок». Кряхтя и стеная, он влез в такси и поехал на улицу Чернышевского. Там жила дочь его старого друга, уже ушедшего в мир иной, Софья Михайловна Цеплис. Может, она знает, где разыскать Яна? Или сама выполнит его заказ. Женщина она с головой и таких дел не чурается.
Дверь ему открыл незнакомый человек. Борис Яковлевич, извинившись, подался было обратно, но перед ним извинились тоже и пригласили зайти.
Борис Яковлевич был в известной мере романтик и поэт, с возвышенными чувствами в душе. Делами он ворочал крупными, несмотря на свои семьдесят лет. Было немало накоплено у Бориса Яковлевича, мог он безбедно просуществовать до конца дней своих, тем более что шла еще немаленькая пенсия. Но старые привычки и привязанности, азарт купли-продажи держали его в плену. Он ругал себя за это не раз, нарочно в самых мрачных красках рисовал свое будущее, но отказаться от давнего занятия не мог.