Нейлоновая шубка
Шрифт:
Гладиатор предлагал Викторине Аркадьевне свое сердце и даже посулил ежевечерне носить ее на щите, а это дано не каждой женщине. Викторина Аркадьевна отказалась. Она полюбила искусство иллюзии. Кроме иллюзий она любила также домашнее тепло, дешевый мармелад и платья из панбархата.
Викторина Аркадьевна дрогнула, когда встретилась с Иннокентием Лошатниковым, новым администратором их труппы. Лошатников не мог похвастать гладиаторской фигурой. То был толстый, почти квадратный человек с грудями профессиональной кормилицы. Несмотря на свои габариты, он не страдал одышкой, не жаловался на сердечную мышцу и преждевременное ожирение. Подвижной, наполненный до краев бизнесменскими идеями, он считался талантливым организатором, хотя начальство, ведающее гастролями, слегка побаивалось его комбинаций. Лошатникова подчас заносило. Все его идеи граничили с недозволенным. От них было рукой подать до уголовного кодекса.
Иннокентий Лошатников рано начал жизнь в искусстве. В двадцать два года его выгнали из театральной школы за неспособность. Он выехал с диким эстрадным коллективом в большое гастрольное турне по Казахстану. Бригада выступала в отдаленных районах, на жайляу — горных выпасах, среди чабанов, стерегущих отары курдючных овец.
В свободное от концертов время Лошатников спекулировал коричневым вельветом и плиточным чаем. С чаем ему не повезло. С чаем произошла большая неприятность…
Глава девятнадцатая
На жайляу жил фельетонист республиканской газеты Таир Жандарбеков. Фельетонист ничем не отличался от овцеводов. На нем были ватные брюки, заправленные в рыжие сапоги с пайпаками, и сбитый на ухо лисий малахай. Он ходил в перевалочку, как все чабаны-конники, пил кумыс, жевал насвай, который хранил в скляночке, и умел набрасывать на бегущего жеребца аркан.
На попечении Жандарбекова была отара из пятисот овец. Он проделал с ней стокилометровый путь от аула до пастбища, чтобы побыть в чабанской шкуре и лично убедиться, хорошо ли обслуживают овцеводов во время перегона скота.
Лошатников напоролся именно на этого чабана.
— Эй, жолдас! — небрежно окликнул он. — Иди сюда! Шкурка бар?
— Шкурка? — не понял Жандарбеков. — Что за шкурка?
— Овечий шкурка, красивый шкурка, — сказал Лошатников с акцентом, видимо полагая, что так его лучше поймут. — Хороший такой каракулевый шкурка!
— И много тебе надо каракулевый шкурка? — спросил Жандарбеков, которому шестое чувство фельетониста подсказало, что предстоит пикантный разговор.
— Много шкурка, с много овец!
— Зачем тебе много шкурка? — полюбопытствовал Жандарбеков, покусывая травинку.
— Пальто шить, зимой носить.
— Бесплатна шкурка? — с крайней наивностью спросил Жандарбеков, сдвигая малахай на левое ухо.
— Зачем бесплатно? Платить будем. Менять будем. Чай любишь? Чай плитка. Пить с женой будешь.
— Ага, с женой и с бабушкой, — подтвердил Жандарбеков.
— А еще вельвет любишь? Штаны носить любишь?
— Любишь, — подтвердил, поблескивая глазами, фельетонист. — Без штанов нам нельзя!
Лошатников потащил Жандарбекова в юрту. Он открыл чемоданы. Один был доверху набит плиточным чаем, другой — вельветом.
— Торгуешь? — спросил фельетонист.
Лошатников мгновенно заглотнул крючок. Поплавок фельетониста весело затанцевал в воде.
— Ясно, торгую, — сказал Лошатников. — Не для себя же вез. Тащи мала мала шкурки, сделаем бизнес. Знаешь, что такое бизнес?
— Баран — знаем, бизнес — не знаем!
— Бизнес — это я продавал, ты покупал, ты продавал, я покупал, — объяснил эстрадник.
— Значит, ты большой торговый человек, — догадался лжечабан. — Зачем же у нас поешь, танцуешь?
— Это я по совместительству, — резвясь, ответил Лошатников.
— По совместительству, — повторил Жандарбеков и подумал, что это не плохой заголовок для будущего фельетона.
Они еще долго беседовали. Лошатников хвастался своими торговыми операциями, предлагал наладить посылочный обмен «ты шлешь шкурка, я — мотоциклетка» и т. д. Он так распалил воображение фельетониста, что тому не терпелось сесть за пишущую машинку. Наконец Лошатникову надоело хвастаться, и он сказал:
— Вот что, мыслитель, будем закругляться. В последний раз спрашиваю: шкурки бар?
— Джок! — ответил Жандарбеков и пошел прочь.
Лошатников учуял что-то неладное. Вечером приехал из райцентра председатель колхоза. Он пригласил к себе артистов. После сочного бешбармака, приготовленного из молодого барашка, забитого тут же за юртой, подали в пиалах сурпу. Отхлебывая крепкую, как коньяк, бульонную настойку, Лошатников спросил:
— Хороший чабан этот Жандарбеков?
— Шибко хороший, — ответил председатель. — Я бы его принял в колхоз.
— Он разве не колхозник?
— Чабан… по совместительству, — улыбнулся председатель.
— Он где работает, в районе?
— Бери выше!
— В области?
— Еще выше! Фельетоны читаешь? Так вот, он пишет! В «Социалистик Казахстан». Понимаешь?
Посудинка задрожала в мужественной руке куплетиста. Расплескивая сурпу, он поставил пиалу. Ни слова не говоря, Лошатников вышел из юрты.
На горы уже опустилась ночь. Большая луна огибала островерхий пик, закованный в ледяную броню. У юрт, разбросанных по всему плато, лежали отары. Овцы, покашливая, отходили ко сну. Рослые, хитрющие сторожевые псы, положив массивные головы на лапы, делали вид, будто они дремлют. Великая свежесть от близких снегов, от альпийского разнотравья, от вековых елей, стоявших сплошной стеной чуть повыше плоскогорья, не взбодрила Лошатникова.
«Двуногий идиот! — обругал он себя. Былинный кретин! Кто тебя дергал за язык!»
До него донесся сухой, дробный звук. Будто защелкал, затаившись в траве, большой металлический кузнечик. Лошатников тревожно прислушался. Да, сомнений быть не могло: стрекотание доносилось из юрты Жандарбекова. Лошатников заглянул внутрь. Фельетонист, поджав под себя ноги, сидел на белой кошме. Перед ним на чемодане стояла портативная «Москва». Жандарбеков быстро печатал, шепотом диктуя себе.
— Фельетон? — скучным голосом спросил Лошатников.