Незабудка
Шрифт:
— Вот и хорошо! Я тоже пароля не знаю, по которому в рай пускают. А мне, кстати, в раю и делать нечего. Вот мирная жизнь наступит, какая до войны была, — это и будет рай на земле.
Незабудка отрицательно покачала головой.
— Какой же у нас рай? В нашей прошлой жизни многое чинить нужно. Есть еще затруднения, или, как ваш брат связист выражается, помехи, что ли... Чтобы несправедливый указ аннулировали. Чтобы людей не виноватили понапрасну.
Наступила очередь младшего сержанта надолго призадуматься.
Он думал над тем, что сказала Незабудка, но этому мешало
Тишину нарушали дальняя перебранка пулеметов, да чей-то истошный крик «давай весла-а-а!» на том берегу, да ракета, с шипением окунувшаяся в зеленую реку; ракета перекрасила воду, застекленевшую в штиле.
Незабудка долго не отрывалась взглядом от реки, в которой утонула ракета, затем уставилась в небо — там горела одинокая звезда, похожая на трассирующую пулю, замершую в своем полете, — и неожиданно запела вполголоса:
Твоих лучей волшебной силоюВся жизнь моя озарена,Умру ли я, ты над могилоюГори, сияй, моя звезда...Тишина стояла такая, что слышен был плеск воды у берега: оба затихли, вслушиваясь в эту непривычную, случайную тишину.
Но молчать дальше стало труднее, чем говорить. Пусть уж лучше деланное, вымученное веселье!
И младший сержант принялся рассказывать историю про недотепу-связиста, историю, которая представлялась ему весьма забавной.
Никак связист не мог свой глухонемой аппарат привести в чувство. На переправе через Березину сложил руки рупором да и закричал: «Ванюшка-а-а, бери трубку-у-у! Я сейчас с тобо-о-ой по телефону-у-у говорить буду-у-у!» А голос у того недотепы как труба иерихонская. Услыхал его Ванюшка на другом берегу и ну кричать в ответ! И хоть над водой звук бежит шибко, никак наш горлодер не мог разобрать, что ему с другого берега Ванюшка сообщает. Ну, прямо затеяли игру в испорченный телефон...
Затем младший сержант рассказал, как этот же недотепа хранил военную тайну от чужих ушей. Он кричал в трубку: «Побольше огурцов пришлите! Осколочных огурцов на батарее хватает. Шлите огурцы бронебойные и зажигательные. Наше овощехранилище на околице. Крайний сарай, сразу за мостом. Только не жадничайте с огурцами! Командир батареи срочно требует два боекомплекта!»
Незабудка щедро, не сдерживая себя, смеялась. Так хотелось вознаградить младшего сержанта за его старание! Право же, рассказ веселый-превеселый...
Смех ее звучал весьма непринужденно и беззаботно, она была очень довольна собой в ту минуту.
Ее удивило чуть позже — оказывается, она умеет очень ловко притворяться! Откуда взялось это притворство? Да все ради него, она думала только о нем, хотела его развеселить!
Но разве можно развеселить другого, если у тебя самого на душе пасмурно?
Она приподнялась на локте, низко-низко наклонилась над смутно белевшим лицом младшего сержанта и вгляделась в его глубокие, блестящие глаза.
— Ну что пригорюнился? Спасибо тебе за байки. Она приблизила свои губы совсем близко к его губам, так что ощутила жар его дыхания. Он приподнял голову и хотел ее поцеловать, но она положила палец на его зовущие губы и покачала головой.
— Это не тебе... Себе запрещаю, — произнесла она едва слышно. — Не хочу, чтобы... Плохо обо мне подумал...
Он согласно кивнул, отстранился, именно потому, что ему очень не хотелось этого делать, лег, подложив под голову здоровую руку, и прикрыл глаза.
А у Незабудки не проходило ощущение вины, хотя он ни в чем ее не винит, а она не виновата.
Сейчас никак не годилась та мерка, какая была у нее в обращении позавчера, вчера, — да что вчера! — еще сегодня днем, до того как они остались наедине со звездами, ракетами и трассами пуль, летящих поверх голов.
Отныне она мерила свое поведение не сговорчивой и капризной минутой, а всей жизнью — прошлой, настоящей, а еще больше — будущей.
Чтобы скрыть душевное смятение, она решила в свою очередь рассказать ему какой-нибудь забавный случай.
Поначалу он не слышал ничего, кроме ее затрудненного дыхания. Но она совладала с волнением, и к нему тоже вернулось утраченное спокойствие, хотя бы в такой мере, что он стал понимать смысл произносимых ею слов.
— ...В восьмой роте, во время перебежки. Между прочим, огонь. Подползаю к молоденькому бойцу. Тот лежит ничком и кричит дурным голосом. «Что с тобой?» — «Ослеп я. Глаза у меня выжгло. Все лицо сгорело». Подняла ему голову, осмотрела — даже царапины нету. А он жмурится изо всех сил, никак гляделки свои не откроет. «Подымайся, заячья твоя душа! Догоняй взвод! — командую. — Ничего у тебя, кроме совести, не сгорело». Ну, тут я, между прочим, не удержалась. Поддала ему коленом в зад. «Ты, сопляк желторотый, лицом в крапиву упал!..»
Младший сержант никак не отозвался на рассказ Незабудки.
Он лежал беззвучно, не шевелясь...
Она шумно передохнула, встала, надела каску, сняла с коряги свою санитарную сумку и взяла автомат. Коротко бросила через плечо: «Ну, бывай!» — и проворно взобралась по песчаному косогору.
10
Незабудка уже растворилась в темноте, а песок, потревоженный ею, продолжал осыпаться чуть ли не на голову младшему сержанту. Еще долго он вслушивался в шорох струящегося песка.
Незабудка не могла отдышаться. Неужто эта ерундовская круча сбила ей дыхание? Не может этого быть...
Темнота такая, что, стоя у подножия телеграфного столба, даже прислонясь к нему, не видать его верхушки. Незабудка знала, что линия повреждена, еще утром она видела путаницу безжизненных проводов, позолоченных солнцем. Почему же столб гудит, как живой?
Ракеты, которые немцы усердно жгли над своими позициями, помогли Незабудке ориентироваться в ночной прогулке, выйти к нашему передовому охранению.