Незабываемые дни
Шрифт:
— А вы что ж за люди?
— А мы… скажем, тоже партизаны.
— Какого соединения?
— Скажем… — на мгновенье запнулся комиссар, но решительно закончил: — из соединения Василия Ивановича.
Байсак нахмурился.
— Что за Василий Иванович? Не знаю такого, не слыхал… Чего не слыхал, того не слыхал… Сомик, на стол! — отрывисто скомандовал он ординарцу. Тот забегал, как на пружинах. Остренькая лисья мордочка, носик, как шильце, все время были в движении, суетились, принюхивались. Несколько раз он обращался к хозяйке:
— Алена! Ты гляди, может, сыр у тебя припрятан или масло, яички?
— Овдовели куры, хлопец мой, и твоя это работа была. Сам петуха подстрелил с пьяных глаз, когда заезжали в прошлый раз.
— И злопамятна же ты, тетка! Никак петуха того не забудешь. Ну, ладно. Накрывай стол да поскорей!
Он куда-то скрылся на несколько минут, повидимому, на соседний двор. Сыч молча чистил парабеллум, изредка бросая мрачные взгляды на Александра Демьяновича и Надю.
— Эй ты, стрелок, кинь свой пистолет и садись за стол! Еще колено себе прострелишь, оконфузишься перед девушкой.
В хату вбежал Сомик, начал расставлять на столе разные закуски. Вдруг, хлопнув себя пятерней по лбу, даже подпрыгнул на месте.
— А про главное-то и забыл, вот память куриная!
Сомик молнией метнулся из хаты, и не успел еще простыть его след, как он уже торжественно входил в горницу, неся в обеих руках по литровой бутылке. Вся его остренькая мордочка сияла, как зеркало на солнце, а носик жадно вдыхал воздух, так что трепетали ноздри.
— Во, товарищ начальник, прямо из-под коровки! Такой первачок, кабы Гитлер учуял, так на всю империю плюнул бы, чтобы его отведать. Зади-и-ристый, доложу я вам, как и положено для товарища командира.
— Ну-ну, хвастаться! — буркнул Байсак, опытным взглядом окинув бутылки.
— Алена, стаканчики, а начальнику кубок!
На мгновенье замявшись и взглянув на сидевших в хате, Байсак пригласил их:
— Садитесь, что ли, с нами, па-а-артизаны, выпьем для знакомства!
Александр Демьянович и Надя отказались.
— Мы только что пообедали, на нас не рассчитывайте.
— Ну что ж, была бы честь предложена. Нет у меня такого обычая, чтобы насильно людей потчевать.
Надя и комиссар вышли в другую половину хаты.
— Ну и типы, Александр Демьянович!
— Видать, из диких, — откликнулся комиссар, силясь вспомнить, где же ему довелось впервые увидеть этого человека. Перебирал в памяти разные случаи, встречи, людей, с которыми ему приходилось сталкиваться за последние годы. Но события последних дней заслонили, оттеснили куда-то далеко-далеко все то, что произошло в столь давние, казалось, времена.
— Пойти бы нам дальше, Александр Демьянович, — предложила Надя.
— А куда мы теперь пойдем, на ночь глядя. Тут сравнительно безопасно, немецкий гарнизон далеко. Вот завтра поутру и тронемся.
— Не нравится мне здесь!
— А что именно не нравится?
— Вояки эти. Больше с самогоном воюют.
— Вот мы с тобой и присмотримся к ним поближе, что они за люди, чем дышат.
— А что на них глядеть, их не так уж много.
— Дело не в том, Надя… Их немного, но они могут творить очень скверные дела. Они подрывают то, что делаем мы и все наши люди.
В комнату вошла хозяйка, тетка Алена.
— Я постелю вам, отдыхайте. Этих чертей не переждешь, как начали, так до утра не угомонятся.
— А что они там?
— Пьют, жрут, чтоб им подавиться!
— И часто они бывают у вас?
— Раньше они частенько жаловали, но в последний месяц куда-то запропастились. Мы уже надеялись, что бог нас избавил, наконец, от таких вояк-защитников, которых надо остерегаться так же, как немцев.
В хату вошел старый крестьянин. Он был заметно взволнован. Все клял, жаловался, упрашивал хозяйку:
— Сходи, Алена, к этому Байсаку, пусть прикажет своим… Разве это можно — последнюю телку со двора угнать? У нас раньше по закону, по разверстке… А разве так можно, чтобы такой произвол? Ты уж сходи к нему.
— Не пойду, дядька, и не проси. Разве ты не знаешь его?
— Ну давай вдвоем сходим.
— Вот привязался. Пойдем уж, что ли.
Но через несколько минут тетка Алена прибежала обратно, как ошпаренная.
— Говорила ж, не надо итти к ним. Пусть эта телушка пропадет, чтоб из-за нее над тобой гнушались.
Из-за приоткрытой двери доносилась беспорядочная суетня, громкая ругань. Чей-то голос выкрикивал:
— Вон, пока не пристрелил! Ишь ты, моду взяли!
И еще слышны были упреки и угрозы:
— Мы за вас кровь проливаем, а вы еще недовольны… Вам немцев надо, чтобы проучили вас… Пошел, пошел, не задерживайся!
— Сыч разошелся! А тот, Байсак, все отмалчивается, сопит только да пьет… А злости, как у хорька… Не любит, когда жалуются… — вполголоса сказала хозяйка. — Вы уж отдыхайте, а а постерегу, кабы еще хату не подожгли с пьяных глаз.
Байсак пил беспрерывно. Осушит кубок, упрется ладонями в щеки и все о чем-то думает, поглядывая на Сыча, а порой подмигивает Сомику:
— Сомик!
— Слушаю, товарищ начальник. Может, свежих огурчиков?
— Ерунда — огурцы. И мы с тобой ерунда, Сомик. Пыль мы с тобой, можно сказать. И я, и ты!
— Тут я с вами не согласен, товарищ начальник. Ну, я еще там при конях — служба, известно, пыльная, но и не хитрая: коням — овса, себе — что попадется, ну и о вас забочусь, чтобы сыты были. Но у вас команда целая, вы начальник, у вас вон какие дела большие. Какая тут пыль?