Незабываемые дни
Шрифт:
— Не мели нивесть что! Он наш человек, понятно? Это я тебе говорю, брат твой. Он мой старый товарищ, я давно его знаю.
— Значит, мало знаешь. А мне о нем говорили верные люди.
— Ну, брось об этом. И не каждому слуху верь. Скажи лучше, Игнат дома?
Лена сердито взглянула на брата и отвернулась. Потом еще раз посмотрела и укоризненно заговорила:
— Он еще спрашивает! А говоришь, что все знаешь. Ничего ты не знаешь. Если бы знал, то не спрашивал бы. Игната нет, его, может, уже… — тут она не выдержала, из глаз ее брызнули слезы, — может, его уж и на свете нет. Там на заводе электростанцию ночью взорвали.
— Кто взорвал?
— А я знаю? Но по всему видно, что Игнат там тоже был, он еще домой не приходил. Опять же — его характер, я хорошо его нрав знаю, Игнат каждого врага готов собственными руками задушить, только бы выпал удобный случай.
— Ну, это все твои догадки. А тебе известно, участвовал Игнат в этом деле или нет?
— О-о! Так он тебе и скажет, где и что он делает. Родному отцу не признается.
— Ну ладно, успокойся. Цел будет твой Игнат. А о людях, достоверно не зная, впредь не болтай. Да сама берегись, если у тебя там какие-то дела. Автомат не игрушка, чтобы бегать с ним по дому, как с куклой.
— Ты, может, бросишь читать мне нравоучения! Иди к своему товарищу, любуйся им! — Она сердито сверкнула глазами и выскочила из комнаты.
Вошел старый Красачка. Он знал Заслонова еще раньше, до войны.
— Ну как ваши дела, господин инженер? — иронически спросил он.
— Видно, такие же, как у вас, уважаемый господин кузнец, — в тон ему ответил Заслонов.
— Был кузнец, а теперь подручный, пустячными делами занимаюсь, гайки делаю, шурупы верчу, одним словом — шурум-бурум, — балагурил старик. — Вот линяю, как рак, старую шкуру сбрасываю. — И он хлопнул растопыренными пальцами по широким штанам, которые надувались, как пузыри. Вся одежда висела на нем, была как с чужого плеча. Широкие обвисшие складки, непомерно просторные рукава и воротник — все это словно было сшито не по нем, моталось, обвисало.
— Однако не скажу, чтобы вы пополнели за это время.
— Тут и говорить нечего, уважаемый инженер. Молодею. Еще год такой жизни, того и гляди, в подростки превращусь… И никаких тебе, можно сказать, лечений, хлопот, процедур.
Заслонов засмеялся. Он помнил эти пресловутые процедуры. Как-то перед войной профком отправил старого кузнеца в санаторий. Кузнец был очень доволен и оказанным вниманием и поездкой в незнакомый Кисловодск. Его шумно проводили родные и друзья. Представитель профкома сказал на прощанье прочувствованное слово, поднес цветы. И старик был так растроган проводами, что и не заметил, как, целуясь со всеми, расцеловал и проходившего мимо смазчика, который, подумав, что старик хватил лишнего на дорогу, сказал многозначительно:
— Ну что ж, бывает.
И все так смеялись, что даже пассажиры высунулись из окон поглядеть на эту веселую компанию. И только супруга Красачки, увидя, что от целования со смазчиком пострадал праздничный костюм мужа, сочла уместным упрекнуть его:
— Старый, а гляди, как за малым. Нет того, чтобы поберечь платье.
— Ну что с того? Он свой человек, наша рабочая гвардия! — кивнул Красачка на удалявшегося смазчика.
— Ничего, бензинчиком потрете и все будет в порядке… Садитесь, папаня, даем отправление… — и молодой проводник подсадил Красачку на ступеньку вагона.
Поехал Красачка, но не минуло еще и половины срока его отпуска, как он вернулся, к великому удивлению всех родных и знакомых. Приехал грустный, неприветливый.
— Ты что? — с тревогой спросила его жена.
— А ничего. Как видишь, приехал. Отдохнул. Хватит. Довольно. Здоров. Давай обедать!
Так и не узнали сначала о причинах преждевременного возвращения кузнеца с курорта. И только потом он уж признался:
— Залечили! Ну прямо залечили! Не отдых, а мучение. Ну, хорошо, приехал, встретили, врачи осмотрели, пощупали, прослушали. И назначили эти самые процедуры. Вам, говорят, на травку надо, ходите побольше, гуляйте. Я, конечно, не против, чтобы погулять в отпуску. Почему бы и не пройтись, если к тому же и компания сподручная. Но не тут-то было. Там тебе и пригорки, там тебе и ухабы, там тебе целые горы! Это при моей комплекции по тем горам лазить, чтоб им ни дна, ни покрышки! Но походил, ничего не попишешь, раз медицина предписывает. Прихожу назад в самое обеденное время. Аппетит у меня — вола, кажись, съел бы! А меня сажают за стол и ткнули на тарелку какой-то травки. Я задержал официантку. Вы, говорю, гражданочка, не за того меня принимаете, чтобы я, все равно как тот кролик или, извините, козел, этой травкой-муравкой пробавлялся. А она мне так строго: «Вы, гражданин, без шуток, то вам дают, что вам прописано. У кого организм, говорит, к мясу привыкши, а у кого — тут она меня смерила просто научным взглядом — к разным овощам. Ваша комплекция, говорит, овощей требует». «Сама ты комплекция!» — подумал я и говорю: «Что ж, давайте ваши винегреты…» И что вы думаете, жую травку да поглядываю, как другие жареных цыплят без всякого стыда глушат. Без стыда, но по медицине. День жую, два жую. И еще сколько-то дней жевал. А потом не стерпел и — домой. Это, брат, не лечение, когда человека голодом морят. Вот тебе и процедуры! Может, оно и правильно прописывают их врачи, но в мои годы такие штуки не по нутру. Без хорошей пищи и отдых не отдых.
И сколько раз потом ни пытались послать Красачку на курорт, он наотрез отказывался:
— На травку? Нет-нет… Уж лучше я дома побуду. А для моциона, как говорят доктора, я уж в лес за грибами пройдусь на день-другой.
— Так мы вас на другой курорт, не обязательно же травкой кормить.
— Нет-нет… Съездил, хватит. Пускай которые больные лечиться едут. А я человек здоровый!
Так сделался старый Красачка известным противником всяких курортов и только своему другу Маслодуде однажды посоветовал:
— Ты на меня не смотри, я тебе не пара, брат. Ты вот изъездился на своих фуганках, тебя и подкормить не грех. Кому-кому, а тебе курорт нужен дозарезу. Поезжай, а на меня не смотри!
Над этой курортобоязнью Красачки не раз подтрунивали друзья. Он не обижался и шутливо отвечал:
— Ну что ж, что на травку? Я сам, по своей фамилии, можно сказать, к растительному царству принадлежу — Красачка, травинка, былинка…
— Былинка на семь пудов!
В последнее время забылись эти курортные приключения Красачки. И теперь, вспомнив о них, он грустно произнес:
— Да брат, съехал я сейчас и без лечения. Исхудал, нечего таиться. Удивляюсь, как одежда еще держится.
Морщинистое, бледно-желтое лицо без лишних слов свидетельствовало об этом.
— Что у вас на заводе слышно? — спросил Заслонов.
— А ничего особенного не слыхать. Живем помаленьку.
— Говорят, у вас сегодня электростанцию взорвали?
— Разве мы хуже других людей? — откликнулся старик. Помолчав немного, прибавил: — Там не только с электростанцией управились. С десяток отремонтированных танков пустили в воздух. Да еще кое-что. Фашисты теперь бесятся. Молодых рабочих арестовали, думают, по слухам, в неметчину послать, в трудовые лагеря. Да и гестаповцы схватили некоторых — и с этими уже, пожалуй, не увидишься.
— А Маслодуда как?
— Что ему сделается, стругает свои доски, только у него и забот. Нам ли с ним в такие дела лезть… Коли уж молодым не под силу оккупантов прогнать, то что вы хотите от нас, стариков?
— Ох, прикидываетесь вы, дядька Лявон, слишком рано в старики записались!
— Ничего не попишешь, уважаемый инженер! Надеялся я еще помолодеть при советской власти. И что ты себе думаешь? На самом деле — молодел. А нынешнее наше житье, оно кого хочешь раньше времени в могилу загонит. Старость подгоняет. Поглядишь на другого молодого, а он уже бородой оброс, спину дугой гнет, губа уж у него отвисла и нос повесил, будто ему три дня до смерти осталось.