Незабываемые дни
Шрифт:
И, почувствовав, что опять сбивается на привычный традиционно-торжественный тон, он начал говорить как можно мягче, стараясь растопить лед грубых солдатских слов:
— Говорю, не всех. Многие из них живут. Разумеется, работают. Труд — основа жизни, основа могущества новой державы. Мы имеем право на их труд.
— Давайте бросим этот разговор. Для меня все ясно, и вы напрасно растолковываете мне ваши права.
— Ну ладно, оставим это! Но скажите мне, почему вы ко мне, — я ведь дружески отношусь к вам, — вы не хотите или не можете проявить никакого внимания, хотя бы капельку симпатии?
— Я еще раз прошу вас, господин комендант, не задавайте мне таких вопросов. Очень прошу!
— Но почему, не понимаю? — он даже приподнялся, чтобы подойти к ней ближе.
— Почему? Ну… просто так… — неопределенно ответила она, сразу как-то посуровев и долго глядя на него темным немигающим взглядом. Только вздрагивали густые ресницы, да на бледной коже, на висках напряженно билась синяя жилка. И вся ее хрупкая фигура, тонкая, собранная, дышала таким напряжением, такой готовностью вступить в неравную борьбу, что Вейс не выдержал ее взгляда. Сел и, недовольно что-то проворчав, с озабоченным видом забарабанил по столу длинными холеными пальцами.
— Как у вас бумаги?
— Все готово, господин комендант.
— Господин, господин… Вы уж хотя бы тут обошлись без этой официальности. Вы же не ефрейтор и не фельдфебель, Я для вас, — ну, можете просто говорить, — господин Вепс.
— Дела все готовы, господин Вейс! — она аккуратно выложила перед ним заполненные бланки предыдущих допросов, заявлений на пропуска, письма, ходатайства.
— Должен признаться, я удивлен и даже очень вашей работой. Чу-у-десная работа! — он уже переходил на свой обычный тон служебных разговоров. — Скажу вам, что эти ваши… гм… соотечественники работают скверно, можно сказать, отвратительно работают. Но они будут работать.
— Конечно, будут… — словно соглашаясь с немцем, сказала девушка.
Все замечали, что грозный комендант любит задерживаться в комнатке переводчицы. Нередко он сам, минуя курьера, приносит ей бумаги, собственной персоной приходит к ней за разными справками, за тем или иным делом. И все старались оказывать ей различные знаки внимания. Рыжий ефрейтор, ведавший пропусками, бросался к переводчице со всех ног, чтобы помочь ей, — подать старенькое пальто, найти около вешалки ее галоши. Учтиво козыряли ей бравые лейтенанты. Хмурый часовой у входа в комендатуру, увидя переводчицу, расцветал многозначительной и глуповатой улыбкой, которая сверкала, отраженная в лезвии примкнутого штыка винтовки. Даже розовощекий Кох, который дал себе зарок не заглядываться до поры до времени на девушек, и тот с восхищением посматривал на нее.
— Да-а-а… господин комендант со вкусом подбирает переводчиц.
И вздыхал, тоскуя и о славной карьере и о красивых женщинах. Но карьера брала верх.
«Сначала она, только она! Потом уж все будет, все приложится. Будет за все награда!»
И, стиснув зубы, избегая легких утех, до которых были так охочи его солдаты, он с железным упорством делал свое дело: ловил, допрашивал, бил, расстреливал. Кох был фанатиком в этом деле. Фридрих Вейс тоже фанатик. Комендант готов часами говорить о великой миссии Германии, о наивысшем разуме, нашедшем свое воплощение в мудрости и предвиденье фюрера. Но Вейсу хорошо говорить о великой миссии, имея на родине богатое имение, крупные вклады в банки, уважаемую всеми семью, оказывающую влияние на всю жизнь небольшого города, где она живет.
У него же, Коха, всего-навсего две неплохие комнаты в его квартире, которую власти сравнительно недавно предоставили его семье. А до того он ютился в лачуге, сырой, холодной, в которой вечно мерзла его староватая и немного косоглазая жена Эльза с двумя малыми потомками. Один из них, кстати, не имел никакого отношения к особе Коха. Кох женился на Эльзе, когда у той уже был ребенок. Женился, надеясь на деньги, на которые намекал женихам ее отец, владелец небольшой лавки. Эти деньги помогли бы ему, Коху, стать на ноги, обзавестись собственной цырюльней. Так опротивело работать день ото дня в чужом предприятии, льстиво угождать хозяину, чтобы не уволил, упаси боже, при случае. Но на деле никаких денег не оказалось, и сама лавка тестя была продана с аукциона. Правда, Кох, слава богу, все-таки вырвался из этой серенькой и неинтересной жизни. Более ловкие приятели своевременно подсказали ему поступить в эсэсовскую полицейскую школу. Кох имел на это право — в то время он состоял членом молодежной гитлеровской организации.
С тех пор его жизнь изменилась. И в лагерях, в которых он проходил практику, появилась первая пожива, правда, еще незначительная и большей частью случайная. Когда же началась война с Польшей, перед Кохом открылись широкие двери в мир. Каких только подарков не послал Кох на родину своей сухощавой Эльзе! Им, эсэсовцам, говорили: вы все можете, только не жалейте их, не жалейте тех, кто косо смотрит на вас. Потом они были в Бельгии, во Франции. Сколько воспоминаний останется на всю жизнь! И вот, наконец, направили сюда. Их предупредили:
— Бдительность, всегда бдительность! Тут вам не Европа!
Им говорили о высоких обязанностях. И тут же напоминали:
— Россия — страна безграничных возможностей и неисчислимых богатств. Помните: в ваших руках не только судьба великой Германии, но и ваша собственная судьба, судьба ваших детей и внуков. Каждый достойный офицер Германии может рассчитывать… — так и было сказано, — может рассчитывать в конце войны… и на хорошее имение… Главное — усердие. И поменьше думать! Ваше дело — выполнять приказы. За всех вас думает фюрер, вы руки его, вы меч его! И ни жалости, ни сочувствия к ним, к врагам!
И он работал. Автоматы его жандармов расчищали дорогу для великого будущего Германии. Они же пробивали путь и для карьеры Коха. За какой-нибудь год-другой он стал уже офицером. А впереди — Москва. А там конец войне, там заслуженная награда. Конечно, тут не Европа. Здесь, в глубоком тылу, как на передовой линии. И хотя Кох уже прошел со своим взводом около пятисот километров от границы, он так и не смог понять этого народа и не знал, как подойти к нему, чтобы лучше и спокойнее выполнять свою работу.
То же самое думал и Вейс. Ему приглянулись французские городки, делегации отцов города, приходившие к нему, как только появлялась вывеска на дверях его учреждения и часовой рядом. Сразу устанавливались деловые приятные взаимоотношения с наиболее почтенными горожанами, приемы, встречи, торжественные банкеты. Не работа, а веселое турне по чужой стране, разве с той только разницей, что ты не обыкновенный турист, а хозяин, завоеватель. И всюду перед тобой низкие поклоны, льстивые взгляды, доброжелательные улыбки. А здесь чорт знает что! Уж который день он исполняет свои обязанности, а еще не явилась ни одна человеческая душа, которая пришла бы добровольно и помогла ему разобраться во всей этой неразберихе. Все это дурно отзывается на работе, не на кого опереться, не с кем посоветоваться.