Незабываемые дни
Шрифт:
Клопиков что-то сказал офицеру, оба рассмеялись. Берданку оставили в покое, вернули доктору.
— Можете передать вашему сторожу. Я уж зарегистрирую ее сам.
Наконец, визит закончился. Клопиков придрался было к книге — не сходилось наличное количество больных с записями.
Тут уж доктор дал волю своему возмущению этой Любкой, которую он давно возненавидел за ее характер, легкомыслие, за ее презрительное отношение к его профессии, да и к профессии ее родителей, людей солидных, серьезных. В кого только она уродилась, эта чертова кукла?
— Я же вам говорил!
— А вы не кричите.
— Что? Я тебя выкину из больницы, если ты будешь разводить мне беспорядок. Где путевки за последние дни, я не вижу их в книге?
Когда Артем Исакович переходил в разговоре с Любой на ты, это было уже серьезно. Любка тогда сдавалась, даже старалась утихомирить доктора, угодить ему, опасаясь, как бы ей не попало еще от родителей, которые очень уважали Артема Исаковича.
— Ну чего вы раскричались? Ну вот же в столе эти бумаги, я не успела записать их.
— Не успела, не успела! Чорт знает, чем только занята ваша голова.
Любка сделала такую уморительную гримасу, глядя на доктора — ах, не дай бог, какой он сердитый! — что офицер даже рассмеялся.
Наконец, и книгу оставили в покое. Числа сошлись. Незаписанные документы — направления приходились больше всего на полицаев, доставленных в больницу в последние дни. Офицер вышел на улицу.
— Что это значит? Обыск, вся эта суматоха? — обратился к Клопикову Артем Исакович.
— Государственные дела, господин доктор, государственные-с. Очень даже просто-с.
— Какое же это государственное дело — тревожить больницу?
— Видите, Артем Исакович, дела принуждают. Слыхали: то мостик разнесут, то еще какую-нибудь неприятность учинят. Одно беспокойство нашему брату. Развелось, извините, этих разбойников, бродят всюду.
— А что, у меня разбойничий приют, что ли?
— Ах, как вы недогадливы. Политика, сударь, политика-с. Я про партизан этих говорю. А они могут и у вас быть. Который может и больным прикинуться, чтобы в спокойном месте уважаемым людям вред причинить.
— Плетете вы, извините, нивесть что. Какая же мне от них угроза? Какая тут политика?
— Не прикидывайтесь, не прикидывайтесь дитем, почтенный Артем Исакович! Вы ведь тоже политик. Я же вас с давних пор знаю и, можно сказать, насквозь вижу. Еще когда, я — ах, боже, кабы вернулось это времечко! — буфетики заводил на станциях, вы уже в городке нашем в славу входили как известный доктор. А чьим старанием эта больница построена? А чьими заботами она всем обеспечена и оборудована?
— Как это чьими? Власть все делала.
— Власть властью, но была тут и ваша забота.
— Конечно, я доктор, в этом, можно сказать, мой служебный и профессиональный долг.
— Рассказывайте! Что доктор, это всем известно. Но вы, Артем Исакович, вдобавок еще общественный деятель. Деятель, говорю вам! А деятель это значит — политик. По-о-ли-тик-с… Очень даже просто-с!
— Нашли тоже политика! — несколько растерялся Артем Исакович, не зная, что ответить этому человеку.
— А я вас уважаю, Артем Исакович.
И, прощаясь с доктором, бросил шутливо:
— Так что, Артем Исакович, лучше вам подальше от этой политики! Подальше от греха! Ну, до счастливой встречи!
Нельзя сказать, что Артем Исакович мечтал об этих встречах.
И вот, глядя в черное небо, пронизанное огнями, Артем Исакович вспоминал этот визит, вздыхал, думая: вот если бы какой-нибудь гостинец с неба попал в осиное гнездо, которое свили себе в городе эти никчемные люди, эти ожившие призраки прошлого, выползшие, как ужи, из всех углов, из всех щелей. Они шипят, гадят людям. Им, видишь, и больница уже мешает, на мозоли им наступила, должно быть… Выродки проклятые!
Вспомнил о своих. Как он теперь будет смотреть в глаза кладовщику? Не защитил его, не заступился как следует, когда того просто выгнали из комнаты, обозвали дураком. За что? За то, что отстаивал добро, отстаивал интересы больных… О Любке вспомнил. И в кого она только уродилась? Мать — старый добросовестный человек, сколько лет работает в больнице. Отец — доктор, тут же работал. Теперь где-то на фронте, в армии. А дочь — беспутная, лодырь, одна только и забота у нее, чтобы погулять да сытно поесть. Учится плохо, осталась на второй год на том же курсе в медицинском институте. С практической работой не справляется, способностей только и хватает на то, чтобы переписать какую-нибудь бумажку. Зато у нее безграничный запас сведений о разного фасона туфлях, блузках, о модных пластинках, танцах. И широкие планы насчет замужества. Не пропускала ни одного парня. И не то, чтобы серьезно увлекалась, а так, лишь бы кружить ему голову и самой быть занятой. Несколько раз говорил ее родителям: возьмитесь как следует за дочку, приучайте к жизни, к порядку, она же у вас не знает, как чулок заштопать, как иголку в руке держать. Но что ты с ними сделаешь? Отцу вечно некогда. А мать однажды сказала:
— Знаете, Артем Исакович, жили мы с вами в ее годы не так, тяжело жили. Да вам ли рассказывать, как мы выбивались в люди! Так пусть же хоть дети наши поживут и за нас! И отгуляют за нас, и натешатся за нас, за наши суровые молодые годы. Пусть хоть за нас полюбуются светом, молодыми годами насладятся!
Ну, что ты тут скажешь? По-своему она и права. Но не лежит к этому суровое сердце Артема Исаковича. Балуют они свою дочь, портят ее. Как же, единственная дочка, только ею и дышат. Вот у него единственный сын… И Артем Исакович проверяет себя, правильно ли он воспитывал сына. Кажется, правильно… Хороший сын, настоящим человеком стал, целой эскадрильей командовал перед войной. Где-то он теперь?