Неждана
Шрифт:
Бабка говорит, а сама травки какой в мешочек насыпает, завязала шнурочком и в руки гостье сует.
Боится уже Сорока, что перепутает все, собьется.
— Дитям малым по полкружки наливай, а за Власом смотри, чтоб до донышка выпил. Запомнила? — Щекочиха строго спросила.
— Кашей детушек угостить, сбитню наварить, травки насыпать, Власа до донца напоить, — все верно повторила Сорока. — А когда мед по губам мазать?
— Не перебивай! — прикрикнула бабка. — Дальше самое сложное, внимательно слухай, — Щекочиха палец костлявый вверх подняла.
— Как начнет Власа в сон с травы клонить, на постелю его веди, раздень и уложи. Вот тогда губы себе в меду намажь, свою одежу скидай да рядом ложись.
— Ой, матушки мои, — всплеснула руками девка. — Соромно.
— Соромно в двадцать шесть годков с девичьей косой по деревне ходить, — жестоко напомнила Щекочиха.
Гостья носом шмыгнула с обиды, да смолчала.
— Лучины все загаси, чтоб темно в избе было — то важно, — Щекочиха подробно все обсказывает.
Сорока кивает.
— Начнет он тебя в ночи Даренкой кликать, не спорь, отвечай только: «Да, мой ясный» и по волосьям гладь. Справишься? — Щекочиха прищурилась.
— Справлюсь, — Сорока свекольным цветом залилась, да и на это согласилась.
— Утром встань пораньше, умойся, нарядись, завтрак на всю семью приготовь, проснутся — накорми и улыбайся всем, Власу не перечь, детушек нахваливай, — бабка уже зевает, как ей скучно такие простые вещи девке растолковывать.
— И тут справлюсь, — Сорока кивает.
— Ну, значит, тогда все и сладится, — снова зевнула Щекочиха. — Ступай ужо.
— А… — Сорока главное спросить хотела, да стеснялася. — Под венец когда?
— Ежели за две седмицы не позовет, то скажи Власу, что тяжелая ты, — тогда точно сбудется, он мужик совестливый. — Щекочиха уже подталкивала девку на выход.
— А коли обман мой вскроется? — не унималась Сорока.
— Да, к тому времени уж так и будет, поди, — Влас справно свое дело знает, — Щекочиха уже теснила гостью на крыльцо. — Губы тем медом каждый вечер перед сном мажь, не забывай. Заговоренный мед закончится- можешь потом обычным мазать. Привыкнет он к медовым губам — других не захочется.
— А коли все ж таки не понесу за две седмицы? — упрямо спросила Сорока.
— Тогда сызнова приходи, заново научу, что делать надобно, — Щекочиха сдвинула локтем девку на ступеньку вниз. — Ступай. Все сладится.
Сделала Сорока все, как Щекочиха ей велела, да, и вправду получилось.
Только Нежданка двухлетняя кашу не ела, даже не отведала, сбитню не пила — не смогла ее Сорока ни уговорить, ни заставить. Девчонка ухала совенком, медведем ревела, кусала зверенышем чужие руки — пришлось на сеновал отнести, чтоб в избе других не будила.
Глава 3. Засыпуха, или Лоскут медвежьей шкуры
Да, вот, как оно бывает. Четырнадцать раз крепкая румяная Дарена сыновей и дочек мужу рожала, а на пятнадцатый раз взяла и померла. Не все детки, конечно, выжили, но из девятерых детей Власа от первой жены именно Нежданка с самого начала Сороке как кость в горле встряла.
Вся деревня слышала ту темную историю, как Дарена дитя свое двух месяцев от роду зимой заспала. Влас тогда уже и коня в сани запряг, чтобы везти хоронить младенчика, как Нежданка возьми и очнись.
Положил отец в сани тельце бездыханное, в старый платок наскоро замотанное, а сам в избу воротился за теплыми рукавицами. Как вышел Влас снова на двор, так и обомлел. Синюшный младенец порозовел, кричит баском тихо, да настойчиво. И уже поверх платка цветастого кто-то девчонку шкурой медвежьей укрыл, замотал в лоскут меховой по самые бровки, только нос наружу кажется. Снежинки на этот розовый носик садятся и тают — теплое, живое дите, значит. Вон уже и парок белый от дыхания в небо летит. Как такое получилось — то?
Неждана долго в избе не дышала, что только Дарена с ней ни делала, чтобы к жизни вернуть. Зеркальце к носику, к губам подносила, оно даже по краешку не запотело, только молоком с губ перепачкалось.
И откуда в девчонке на морозе в санях снова жизнь забилась? Подменили дите, не иначе.
Уснула мать, задавила грудью младенчика — такое сплошь и рядом в деревнях случается — от усталости бабьей да недосыпу. А нечисть тут-как тут, она своего не упустит, людским горем не побрезгует.
Вместо заспанного дитя подсунули Дарене в ту ночь чужую девчонку — ведьмино отродье. Так Кокошка хромая сказала, когда кости гадальные раскинула. А все за ней и подхватили, по деревне разнесли, как грязь на лаптях по чистой избе.
Родилась Неждана хоть и тринадцатым нежеланным ребенком в семье, а все ж свое дитятко, родное было — с трудом выношенное и в муках рожденное. Слабенькая девочка молоко едва сосала, долго ее кормить приходилось. Дарена с собой в постель малую брала, да в ту лютую ночь сама уснула незаметно, совсем с заботами по дому обессилила.
Плохая смерть для ребенка — нечистая — все так говорили. «Засыпуха» — горькое какое слово, беда непоправимая. И вина материнская такая острая, рана жгучая — как коваль льет из ковша своего, да прямо — на сердце.
Радоваться бы Дарене, что ошиблась она спросонья, отправляя Власа дочку хоронить. Уберегли боги дитятко ее, почитай, — с того света воротили.
Однако не приняла больше мать Неждану к сердцу, к груди не ни разу не приложила. Нутром почуяла, да вбила она себе в голову, что подменили девчонку.
Голосок у той, кого Дарена родила, звенел нежно, как колокольчик, — ту примету баба крепко помнила. А у этой, кого Влас в избу с мороза в медвежьей шкуре внес, бас был глухой, отрывистый — такое ни с чем не спутаешь.