Неженка
Шрифт:
— Ай да, Неженка, — басит Матвей, — ай да хитрюга!
Я закусываю губу, и скольжу руками ниже по крепким бёдрам, приседаю и намыливаю ноги. Матвей разворачивается в этот момент, и я зачарованно смотрю на него снизу вверх.
Перед лицом вздыбленный член. Я облизываю пересохшие губы, и сглатываю. Снова смотрю на Матвея, а он на меня.
В его глазах немой вопрос.
Просьба.
Жгучее желание.
И я становлюсь на колени, и отбрасываю назад мочалку, примеряюсь, и обхватываю губами его член, погружаю его в рот до половины.
— Бля-я-я-ядь! — выдыхает он, и я смотрю
— Размажь, Неженка, хочу, чтобы ты пахла мной! — хрипит Матвей, зачарованно смотрит, как я растираю по груди и соскам его сперму.
— Иди ко мне, — он поднимает меня с колен, — скажи, что я был первый! — бормочет он мне на ухо, сжимая руками.
— Да, ты был первый, — отзываюсь я, и вздрагиваю, когда его пальцы погружаются в меня.
— Как же это охуенно! — он поднимает мои руки над головой, припечатывает их к стенке, одной рукой, закидывает мою ногу, к себе на бедро, и таранит меня пальцами, наблюдая, как я плавлюсь, и растекаюсь, от его ласки.
— Моя! Моя Неженка! — шепчет мне в губы, терзая мою плоть.
А я выгибаюсь на встречу.
Порочная, какая я порочная!
— Твоя! Твоя! — отвечаю ему, теряя себя в этом мужчине.
10
— И вообще мне нужно по магазинам пройтись! — ворчит Люба подмятая Матвеем.
На улице уже давно утро перешло в день. А остатки остывшего кофе, что они пили с утра, засохли ободком на кружках. И давно хотелось, есть, только Матвей всё никак не мог оторваться от неё. Надышаться её запахом, который будоражил все его низменные инстинкты. Наглаживал нежное тело, которое изучил вдоль и поперёк. Исцеловал, изгладил, искусал, оставив свои отметины. Она пахла им. Вся. Полностью. Пахла им. И всё же оставался неуловимый тонкий запах корицы, пробивался из под его тяжёлого и мускусного запаха, тонкий аромат ванили. И это сводило его с ума. И хоть она и ворчала, но не сопротивлялась. Каждый раз, когда он думал, что она его пошлёт, она подчинялась его желанию, делая то, что он хочет, потому что хотела сама.
— И что ты предлагаешь, выпустить тебя из койки? — он нарочито грозно воззрился на неё.
— Хотелось бы, — пискнула Люба.
— И не мечтай, — отрезал он, целуя её губы, которые целовал сто раз, только за это утро, и всё равно с ума сходил от их вкуса.
Мягкие,
Их отвлекает его телефон. Матвей нехотя отрывается от Любы, и тянется к тумбе, туда, где лежит его трубка, а она, воспользовавшись, случаем, выскальзывает из его объятий и скрывается на кухне.
Звонит мама, и Матвей не может не взять трубку. Он садиться, и принимает вызов.
— Да мам, привет!
— Привет, сынок! — слышится из трубки. — Напутала я опять с проводами, пыль протирала, и, в общем…
— Хорошо, не переживай, сейчас заеду и всё исправлю, — обещает он
— Спасибо, буду ждать, — чувствуется по голосу, что она улыбается. Матвей вообще старается быть хорошим сыном, много он матери задолжал, когда куролесил, по молодости, и поэтому сейчас при любой возможности, отдавал сыновний долг.
В комнату зашла Люба, прикрыв наготу шелковым халатом, она остановилась напротив.
— Приятно слышать, как ты разговариваешь с мамой, уважительно и с теплотой!
— Да, стараюсь, — Матвей встал и потянулся, — было время, помотал я ей нервы, теперь вот грехи замаливаю!
— А что ты такого сделал?
— Я не сделал, — поправил он её, — а делал, — он наклонился, разгребая одежду. — А где мои трусы?
— Понятно, — фыркнула Люба, — истории из разряда «Бурная молодость», — и вышла из комнаты.
Матвей не понял, она, что обиделась что ли?
Он оделся и зашёл на кухню. Люба стояла у окна и смотрела на улицу.
— Неженка, а я не понял, ты чего надулась на меня?
— Мог хоть что-нибудь о себе рассказать, — отозвалась она, не поворачиваясь к нему. — Как только я начинаю задавать вопросы, ты либо отшучиваешься, либо обрубаешь. Так и скажи тогда, что меня можно только трахать!
— Не просто можно, — усмехнулся Матвей, и подошел и обнял её сзади, зарылся носом на её макушке, вдохнул аромат, — а нужно!
Она попыталась оттолкнуть его, но только больше увязла. Он завел её руки за спину, и развернул к себе.
Маленькая, хрупкая, нежная! Какой же силой она обладает! Сама того не ведает, верёвки из него вьёт.
— Ну что ты хочешь услышать? — спросил Матвей, заглядывая в насупленное личико. — Хочешь, чтобы я рассказал, какой был мудак, и как мать тряслась за меня, каждый раз, когда я пропадал, по своим делам. Как плакала и не выпускала меня из дому, а я переступал через неё, презрительно считая это блажью. Как днями и ночами дежурила в больнице, где я отлёживался после очередного ранения. Нравиться тебе такая история? Нравлюсь я тебе теперь? Беспринципный урод, который не жалел никого, даже собственную мать.
Люба смотрела на него широко раскрытыми глазами, но Матвей не видел там не отвращения не испуга, скорее понимание, и жалость.
Ох уж эти бабы!
— Не надо меня жалеть, Люба, — он отпустил её и отошел, — если бы я тогда бы тебя встретил, то отымел бы во все дыры, и выбросил!
— А я не тебя жалею, — отозвалась она, — а твою маму. А то, что ты козёл, я ещё в новый год поняла!
Охренеть! Матвей аж воздухом подавился.
— Да? — протянул он. — Очень интересно, чего не послала тогда?