Нежное притяжение за уши
Шрифт:
— Миндия, — серьезно произнес Иван, — тебе ответственное задание: свяжись с регистрационной палатой и налоговой инспекцией и выясни как можно больше об обществе с ограниченной ответственностью «Марла». И вздумай болтаться где-нибудь по дороге! У нас сроки поджимают!
— Ест, шэф! — радостно воскликнул Гегемоншвили.
Он вернулся к обеду: рот до ушей — хоть завязочки пришей. Довольный дальше некуда.
— Шэф! Вы нэ повэрытэ! — начал свой рапорт Миндия. — Вы знаэтэ,
— Кому?
— Оксанэ Бурцэвой!
От такой новости Федорчуку ничего иного не оставалось, как вытаращиться на своего помощника.
— Чего?!
Выдержав эффектную паузу и вовсю насладившись изумлением начальника, Миндия добавил:
— Эта фырма занымалас тарговлэй дэтским сэконд-хэндом, но пару лэт назад прэкратыла всякую дэятэлност.
— Так одежда для детдома что, была жалкими остатками «Марлы»? подумал вслух Федорчук и вопросительно сморщил лоб. — Так-так… Ну что, товарищ горский князь, есть соображения?
Горский князь собрал скорбную морщинку на лбу.
— Па-моему, эты жэншыны — Оксана и Нонна — связаны мэжду сабой, шэф. Раз Нонна смагла отправит груз, принадлэжащий Бурцэвой, в дэтдом, значит, оны или помырылис после своей ссоры или нэ ссорылыс вовсэ.
Федорчук вновь вскочил со стула и тревожно заходил из угла в угол. Решение было где-то совсем рядом…
— Вот что, — сказал он наконец, — бери Ноннину фотографию, обойди соседей Бурцевой и спроси, не видел ли кто из них Маевскую в течение последних двух недель.
Миндия сжал кулак и сделал им победоносный жест:
— Я мыгом! Сэйчас все будэт!
… На этот раз Гегемоншвили вернулся через три часа.
— Шэф! — закричал он с порога. — В наше врэмя в такых домах жыт проста нэпрылычна!
— Ну? Добыл чего-нибудь?
Гегемоншвили сел на стул и придвинулся вместе с ним к Федорчуку.
— Вы бы выдэли, шэф, в каком она домэ живет! Эта же нэ дом — это готыческий замок с флюгером!
Но Федорчуку не было дела до чужих флюгеров.
— Давай к делу!
Миндия пододвинулся к нему еще ближе.
— Так я и так — к дэлу. Я вот падумал: еслы у Бурцевой такой раскошный дом, то пачэму свадбу справлялы на дачэ у Палэнова? У нэе там и плошадэй больше, и лэс рядом, и все прэлэсты прыроды… Шэф, па-моэму, оны что-та замышляли…
— Кто «они»?
— Да Бурцэва с Маэвской! Сосэды ныкто нычего нэ знают и знат нэ хотят. Там, в этом кварталэ, обытают одны багатые, и им дэла ныкакого нэт друг да друга. Но одын азабочэнный малчик — такой проказнык! — оказал нэоценимую помош слэдствию. Он живет в домэ напротыв и от нэчего дэлат уже давно наблюдает за Оксаной. И он сказал, что Нонна чут лы нэ каждый дэнь приезжала к Бурцэвой на автомобылэ с темнымы стеклами.
Федорчук вперился взглядом в своего помощника и не верил своим ушам. Нужно было, пожалуй, навестить по этому поводу
Николай Соболев только что закончил уборку. Все кругом дышало милым уютом и максимальным комфортом, достижимым с помощью зарплаты в полторы тысячи рублей. Нонна в данный момент находилась в СИЗО, так что портить чистоту и Колькино настроение было некому, и он с легкой душой принялся за просмотр телепередачи «Сам себе режиссер».
В ней показывали, как щенки пекинеса бесились в луже. Соболев глядел на них и умилялся: ведь точно такая же собачка жила и у Машуни хорошенькая, рыженькая и аккуратненькая.
И тут всю идиллию испортил этот ужасный следователь Федорчук: он позвонил и сказал, что сейчас приедет.
Колькино сердце тут же сжалось в крохотный трепещущий комочек. Вот оно, началось! Вопреки словам Нонны, зелье давало себе знать.
Колька заметался по квартире в поисках какого-нибудь решения. Любым способом надо было отвадить от себя этого ненормального следователя. Может, намазаться зеленкой и сказать, что у тебя ветрянка? Или лучше наестся чеснока? Или изобразить припадок эпилепсии?
Но к тому времени, как в прихожей прогремел звонок, он так ничего и не придумал.
— Здорово! — пророкотал Федорчук, входя в квартиру. — Рад тебя видеть!
«Так и есть! Объясняться пришел!» — обомлел Соболев и попятился в кухню.
Пока Иван снимал ботинки, он напряженно оглядывал его широкоплечую фигуру. Да, у Кольки не было ни одного шанса на то, чтобы вывернуться из следовательских объятий, если Иван потребует с него любви и ласки.
Федорчук прошел вслед за Колькой на кухню и сел на тахту.
— Я вот к тебе по какому вопросу, — начал он издалека, — ты не заметил никаких отклонений в поведении Нонны? Я имею в виду их странные отношения с Бурцевой.
— Не знаю я никаких странных отношений! — панически зашептал Колька, пугаясь его подозрительных намеков.
— По-моему, они сначала поссорились, а потом близко сошлись. Даже слишком близко…
Острый Федорчуковский взгляд все объяснил Кольке. Это типа он хочет сказать, что если Бурцева с Маевской «близко сошлись», то и им вполне можно…
Отчаяние придало Кольке смелости.
— Слушайте, Иван Борисович, — запричитал он, — у нас ничего не получится! Все это вышло случайно… Я понимаю, что невольно искалечил вам всю жизнь… Но я люблю Машу, понимаете?!
Следователь вновь посмотрел на него так, что у Кольки затряслись все поджилки.
«Либо набросится с поцелуями, либо бить будет», — пронеслось у него в голове.
Но Федорчук не сделал ни того, ни другого. Лицо его потемнело, брови сошлись на переносье…
— Забудь про нее, — тихо и грозно сказал он. — Она выходит за меня замуж, понял?