Нежное притяжение за уши
Шрифт:
Очную ставку проводили во все той же комнате с зелеными стенами. Федорчук приказал поставить три стола: один себе, и по столу для Поленова и для Нонны, отделив их таким образом друг от друга. У него были веские основания опасаться, что они могут вести себя неадекватно.
Первого привели Поленова. Он еще больше похудел, осунулся. На ввалившихся щеках образовалась совершенно босяцкая щетина. Сел на свое место, ни на кого не глядя…
Потом появилась Нонна.
— День добрый! — поздоровалась она со всеми. — Привет, Вов! — кивнула отдельно Поленову.
Федорчук всей кожей предчувствовал скандал, поэтому ему хотелось побыстрее отделаться от неприятного мероприятия.
— Гражданин Поленов, — обратился он к подозреваемому, — знаете ли вы гражданку Маевскую?
Все так же не поднимая глаз, тот кивнул.
— А в каких отношениях вы с ней находитесь?
— Она была моей… моей знакомой.
— А вы, — обратился Федорчук к Нонне, — знаете ли гражданина Поленова?
Маевская очаровательно улыбнулась.
— Да. Это мой бывший любовник.
При этих словах Поленов весь затрясся и впился в ее лицо волчьим взглядом.
Федорчук встревожено заерзал на стуле и стал делать знаки конвоирам, чтобы они на всякий случай были начеку.
— Гражданка Маевская, поясните, пожалуйста, что вам известно по делу об убийстве Станислава Шорохова?
Нонна разглядывала свой стальной маникюр и бойко сыпала словами. Ничего не прибавлялось и не исчезало в ее показаниях. Фразы были все те же, и Федорчук невольно сосредоточился на Поленове. Тот сгорбился настолько, что почти лег на стол — мышцы напряжены, расширенные зрачки впились в Маевскую.
— Вот собственно, и все, — развела ладонями Нонна, окончив свой рассказ.
— А вы, Поленов, что можете сказать на это?
Генеральный директор «Полет-банка» поднял тяжелые покрасневшие веки и, глядя Нонне прямо в глаза, тихо сказал:
— Все это правда. Только я сожалею, что не смог пристрелить эту суку. Уж если и сидеть, так из-за нее, а не из-за сопливого мальчишки…
На город вдруг ни с того, ни с сего накатила теплынь. В понедельник с утра солнышко выглянуло из-за тучек, приготовившиеся было к зиме воробьи неприлично расчирикались и даже бродячие кошки стали греться не на крышках канализационных люков, а просто на лавочках.
За субботу и воскресенье Федорчук сделал целых два важных дела: во-первых, сходил с Машуней в парк вспомнить детство и покататься на каруселях, а во вторых, он наконец-то дописал свое многострадальное обвинительное заключение. Осталось передать его прокурору и наконец-то свалить с плеч тяжкий груз.
Встав с утра пораньше, Иван поместил свой драгоценный труд в общую папку, запер квартиру и направился вниз по пахучим и скрипучим ступенькам.
Несмотря на несусветную рань все три его соседки уже сидели на лавочке под облезлыми кустами сирени и вовсю обсуждали современную молодежь. Федорчук хотел было прокрасться мимо, но у него ничего не получилось: его заметили и привлекли во свидетели.
Первой в атаку бросилась тетя Капа:
— Ванюш, представляешь, мужики-то наши — алкаш на алкаше. Все пропили! Хотят теперь водку в кредит брать!
Федорчук не стал ей объяснить, что если бы все были трезвенниками, то тете Капе не на ком было бы наживаться. Он только истово кивнул, что означало поддержку ее позиции. А большего ей и не надо было.
Тогда Федорчуковского понимания захотелось и бабе Нюре.
— А мы трех человек из сто девятнадцатой школы в пионеры приняли! — радостно доложилась она. — Моего внука и двух внучек секретаря нашей парторганизации. Хоть у трех детей нормальное детство будет!
— У трех детей! — мрачно усмехнулась Софья Степановна. — А я тут встретила свою знакомую, Тамару Михайловну… Вы ее знаете, девочки, она еще до сих пор заведующей в третьем детском доме работает… Помните, его недавно по телевизору показывали: мол, ему на Бог весть какие деньги одежды закупили. Так вот она сказала, что все это наврали: одежонку-то и вправду привезли, но какую-то дрянную… И говорят, что она вообще не новая, а из заграничной комиссионки: как-то она по-иностранному называется.
— Сэконд-хэнд? — упавшим голосом прошептал Федорчук. Он только что понял, что его «дело» далеко еще не доделано.
Благообразная заведующая, увенчанная красивыми седыми кудрями, весьма охотно приняла следователя Федорчука.
— И правильно, что вы заинтересовались этим фактом! — сказала она, пристукнув по столу пальцами, сплошь унизанными кольцами с янтарями. — Это же просто безобразие! Мне теперь район денег не отпускает на одежду. Говорят, что мы и так уже от спонсоров все сполна получили. А чего мы получили? Тряпье какое-то! Неужели я детей стану в этот ужас одевать? Все говорили: пять тысяч долларов, пять тысяч долларов! А там и на пять тысяч рублей не наберется!
— А откуда взялась эта цифра? — спросил Федорчук.
Тамара Михайловна недоуменно поджала губки.
— Понятия не имею! По телевизору, наверное, сказали…
— А журналистка с вами не разговаривала?
— Нет. Я помню, приезжали какие-то телевизионщики, поснимали нашу детскую площадку и уехали…
Федорчук нехорошо сощурил глаза.
— Либо кто-то почистил ваш груз по дороге, либо… Я могу посмотреть на накладную, по которой вы получили эту одежду?
— Да, конечно.
… Накладная представляла из себя плохонькую серую бумажонку, на которой каким-то кривым почерком обозначались наименования товара и фирмы-отправителся — ООО «Марла». Общая стоимость груза нигде не указывалась.
— Интересно… — пробормотал Федорчук, возвращая накладную Тамаре Михайловне, и тут же набрал на телефоне номер прокуратуры: — Алло! Мне Гегемоншвили. Опять нет?
Но через секунду в трубке раздался возмущенный голос Миндии:
— Как эта нэт? Вот он я! Выйты на сэкунду чэловэку нэлзя!