Нежное притяжение за уши
Шрифт:
И он с размаху упал рядом с Машуней, отчего весь двухэтажный дом пришел в некоторое колебание.
На следующий день Федорчук рьяно взялся за дело: он решил проверить не только того Африканыча, из музея, но и вообще всех Африканычей города. Оказалось, что таковых в наличие всего три человека: плюс к имеющемуся немощный паралитик на девяностом году жизни и студент автомеханического техникума.
Федорчук распахнул дверь в кабинет помощников следователей. Но прохиндея Миндии на рабочем месте как всегда не оказалось.
— Где? — только и спросил Федорчук.
— На детской площадке, — показали ему в окно.
— Ну сейчас ему будет! — пообещал Иван, направляясь вниз по лестнице.
… Миндия и какая-то миловидная девица в красном берете прохлаждались на качелях, напоминающих базарные весы.
— Я подару тэбэ всэ звезды мыра, — шептал Гегемоншвили с придыханием, глядя обожающе на свою новую знакомую.
Девица то взмывала вверх, то опускалась вниз, всему верила и хихикала. Но Федорчук, приблизившись, нарушил идиллию.
— А я сейчас кое-кого… — пробасил он с постепенным увеличением грозности. — Все! Пишу рапорт и выгоняю тебя к чертовой матери!
С этими словами Иван направился назад, пылая праведным гневом.
Миндия моментально забыл про только что обещанные звезды и соскочил с качелей, отчего девушка тут же полетела вниз.
— Марына! Умаляю и извыняюс! — Миндия молитвенно сложил руки. — У мэна дэло срочной важносты!
И он почти бегом бросился за шефом.
— Иван Борысович! — запричитал Гегемошвили. — Ну я… Ну болше никогда…
— Знаю я твои «никогда», — отрезал Федорчук. — Хоть бы раз как положено… Эх!
— Вот все, что хотытэ, сдэлаю! Ну, Иван Борысович… — не унимался Миндия.
Федорчук вдруг остановился.
— Значит так… — сказал он, не глядя на своего помощника. — Сейчас ты как Конек-Горбунок несешься в музей Революции. Находишь там директора. Его зовут Геннадий Африканович.
Миндия с обожанием смотрел на своего руководителя.
— Скажешь ему, что ты от Поленова. И будешь умолять продать тебе оружие. Если опять не справишься — вали отсюда на все четыре стороны. Понял?
Миндия радостно закивал.
— И это… — добавил Федорчук. — Все, что он тебе скажет, запоминаешь! Вечером явишься ко мне с отчетом!
— Да я… Да дла вас! — заблагодарил Миндия. — Вы нэ пожалэетэ!
— Иди давай, чудо кавказское! — уже более спокойно перебил его Федорчук.
Миндия сделал «кругом, раз два» и помчался к остановке.
— Смотри у меня, — закричал ему в след Иван, — чтобы без всяких там звезд!
Геннадий Африканович сидел в своем кабинете и смотрел на окно. Там снаружи, на сетке от комаров сидели три синицы и выдирали из нее нитки. Он пугал синиц, стуча по столу стаканчиком для карандашей, — птицы улетали, но потом снова возвращались и продолжали разбазаривать казенное имущество.
Африканычу было шестьдесят девять лет — почтенный пенсионный возраст. Он был похож на Гоголевского чиновника внешне и на советского чиновника внутренне, отчего любил перекладывать бумажки, наводить на себя неприступный вид, хотя к нему и приходили-то раз в сто лет. От жизни Африканыч хотел только зарплаты и отсутствия радикулита.
Когда он в очередной раз победил наглых пташек, в его дверь постучали.
— Да-да! — разрешил он.
В кабинет вошел какой-то чернявый тип, молодой еще и похожий на продавца шашлыков. Он стянул с головы кепку, внимательно посмотрел на Африканыча и таинственно произнес:
— Я ат Палэнова.
Африканыч насторожился и наморщился. Когда-то давно он действительно знавал некого Поленова, но это была одна-единственная деловая встреча, содержание которой никого не касалась.
— Что вам угодно? — надменно спросил Африканыч.
Но вместо того, чтобы испугаться, пришелец подошел к директорскому столу и, уперевшись в него волосатыми кулаками, опасно навис над Африканычем.
— Прадайтэ мнэ аружие! — прошептал он, нелепо подмигнув опешившему старичку. — Я харашо заплачу!
— Что?! — вскочил со стула Африканыч. Все-таки он был не робкого десятка. — А не пойти ли вам вон?! Я сейчас милицию вызову!
Но молодой человек и не думал отступать от своего.
— Я от Палэнова! — еще раз повторил он (видимо, для того, чтобы внести ясность).
— А я директор музея! А не контрабандист! И вы мне мешаете работать! Освободите немедленно кабинет!
— Слюшай, буд чэлавэком, да? Прадай вынтовку!
— Вы что, совсем того?! — окончательно разволновался Африканыч.
И тут, похолодев сердцем, он понял, что этот юноша, наверняка, чеченский боевик.
— Не знаю я никакого Поленова! — завопил он что есть силы. — И знать не хочу! И никакого оружия у меня нет! Нет, понимаете?!
— Харашенько подумайтэ! Пака дабром прашу! — вдруг устрашающе нахмурился террорист и, подойдя вплотную к директору, медленно и страшно поводил пальцем перед его носом. После чего развернулся и направился к выходу.
Когда он ушел, Африканыч весь в поту бросился к двери и запер ее на три оборота. От волнения ему потребовалось в туалет, а выходить было страшно. Он протерпел, возясь на своем стуле, сколько можно, но природа хотела своего, и через некоторое время с превеликой конспирацией директор отправился по важному делу. Крадясь по коридору, он вдруг увидел, как одна из смотрительниц с удивлением наблюдает за ним из соседнего зала. Кругом все было тихо и спокойно: на стенах желтели устаревшие революционные воззвания, гипсовый бюст Ильича все так же покоился на своем постаменте, половицы привычно скрипели…
Не будь Африканыч коммунистом, он бы перекрестился и воззвал к Богу, чтобы все в его жизни оставалось, как есть, и чтобы в ней больше не появлялись всякие диковатые молодые люди со странными требованиями.
Когда Африканыч шел домой, он вдруг почувствовал, а потом и увидел, как сегодняшний наглый посетитель идет следом. Он перепугался и начал путать следы. После подземного перехода ему вроде как удалось оторваться, но домой он пришел в состоянии недоумения и тревоги за свою жизнь.