Нежность к мертвым

Данишевский Илья

Руки мертвого, холодные пальцы на талии, и мертвым под-

бородком как режет по шее, уводит Гертруду в танце по комна-

те и хохочет, «…началось! Началось, Au large d’Amsterdam!», и

Гертруда чувствует, как музыка выскальзывает из этой тихой

комнаты памяти, и несется вдоль Комбре, вдоль уснувших

улиц к Марселю, и Комбре, короткие спящие улицы, и церковь

отвечают Жаку неровным и страшным гулом. Там, на улице,

35

Здесь и до конца — Jaques Brel «Amsterdam»

376

Нежность к мертвым

началось… что-то началось, но Гертруда не может поверить, что

это реальность; там что-то гремит, что-то бьется на площади;

Гертруда в танце, все кружится перед ней, сильные руки

Франциска водят ее по кругу, и хохот Франциска уже не слы-

шен, всюду и везде этот гул, железом о железо, камнем о кам-

ни, дома отхаркивают свои стекла, стекла, как зубы, выпадают

из десен на брусчатку, камни брусчатки покидают улицы, и

вращаются и вращаются в смерче; там, под голодной луной

Марсель, как огромная лента Мебиуса кружится над городом,

силой своего вращения пытается втянуть Комбре в квадратуру

своего круга. Тысячи его рук зачерпывают пустоту, мама-мама-

тишина, ногти хватаются в кожу и рвут ее, пальцы тянут за

лоскуты, и она сочится из раны на город; на ленты Марсель

обрывает себя, и ленты слетают на город, на кровь, на перело-

манные крыши, кожа — как снег — снег и кровь, месиво на

земле, крыши сдирает с черепов старых зданий, в платье из

стекла и камней Марсель теряет свои фрагменты, мощные

крупы мужчин и тонкие исхудавших детишек — тащит за собой

уже отломанные от тела, тащит мусором и калечит стеклами,

Dans le port d’Amsterdam и раздирает себе лицо, и пытается

вырвать себе глаза в нежелании видеть искалеченное Комбре, а

Гертруде… а Гертруде все невсерьез, ее танцуют мужские руки,

и Гертруде даже влажно от этого, она откидывает голову и

представляет, что это — руки Джекоба Блёма, а над ней —

крыша разлетается, и камни этой крыши, как голуби, черное

небо, стропила раздроблены и щепки, как стая мух, и жужжит

в сердце Гертруды, и ноги ее Dans le port d’Amsterdam, и меж-

ду ними — будто в колодце — змея белесые полосы прямо над

ее головой, и кровь вниз, жарко как от поцелуя, прямо на лицо,

и Франциск хохочет, а затем откидывает ее на постель. Гертру-

да выпячивается вперед, а затем приходит в себя. Женщина — в

постели — и над головой ее ураган, сердце ее встревожено,

дракон

покрытый увечьями и струпом плачет охрово вниз,

горячим на ее плечи и на ее лицо. Она что-то шепчет, вроде

«это же не всерьез?», и Франциск говорит, что «всерьез», что

снова, что СНОВА «Женщина убила ребенка!», и стены выла-

мывает из суставов, костный мозг перекрытий, и снова и снова

и снова Dans le port d’Amsterdam(!!!), но Гертруда не верит в

Народы, и дикую гибель Марселя, наблюдая тело, изрезанное

иглой патефона в дикой спирали над своей головой, в послед-

377

Илья Данишевский

нем полете, кричат мертвые птицы, она продолжает не видеть.

«Жак Брель провоцирует детоубийство!», – хохочет Франциск,

он расставляет руки и пытается поймать дождь, ладони его как

в стигматах, – «…посмотри же, Матильда, как хорош Амстер-

дам, красные улицы, красные внутренности, красная изнанка —

его детской кожи!», а затем овации, когда Марсель теряет ог-

ромный кусок, и окровавленный каркас падает посреди комна-

ты, жилы, сухожилия в сторону, тонкие руки продолжают

ощупывать пол, Гертруда что-то кричит, но Франциск успокаи-

вает ее, «это просто конвульсии! Не бойся, Dans le port

d’Amsterdam!!!»… Гертруда проваливается в темноту, ей кажет-

ся, будто кто-то целует ее, и ей страшно, что это — голое мясо

из тела Марселя, одно из тысячи его раскуроченных тел, и

перед ней гаснут картины умирающего Комбре, и Франциск

говорит «с этим покончено…», и темнота вокруг Гертруды тош-

нотворна, ей чувствуется, что в теле иглы, будто она — в свето-

непроницаемой железной деве, гнилое мясо кормит грудью и

распоротыми запястьями, пытаясь проснуться, она никак не

может вырваться из железного каркаса, вынуть из тела эту

боль, залатать свои дыры, и даже ощутить — пробоины в собст-

венных органах.

Она просто женщина, она просто плачет под «Амстердам»

Амстердам немеет, сцена погружается в звонкую тишину.

Обязательно, чтобы появилось чувство искусственности: каме-

ра берет Комбре крупным планом, и города, наконец, видятся

игрушечными, «обломки» Марселя больше не вызывают у зри-

теля омерзения, и возникает чувство сочувствия, как при виде

обезображенной детской игрушки. Город лежит в пятне света, и

Франциск медленно движется по его улицам. Там, за его спи-

ной рождается темнота, но не естественная, а будто темная

вода затапливает сцену; темнота должна переливаться, она