Нежность к мертвым

Данишевский Илья

глазами уперлась в глаза смерти; с тех пор, как красавица Ин-

геборг покончила собой, не было в Городе никакого движения.

Больше никаких блесток, бисера и проповедей. «Во всем вино-

ваты ведьмы… Во всем всегда были виноваты ведьмы», во всех

городах всегда находится кто-то виновный, Уильям не хотел

его искать, он сказал детским макушкам, смерзшимся волосам

об этом, но они услышали только «…во всем виноваты ведь-

мы», почему бы, собственно,

и нет, кто-то должен быть, а кто-

то не быть. Уильям ощущал День Гнева, но не мог резюмиро-

вать свою жизнь. Все свои осколки он рассказал, ему было

холодно, но он не знал, какой в этом смысл. Проповедь не

повисла в воздухе, она обвалилась, Уильяма это расстроило,

ему показалось, что он долго что-то строил, а потом внезапно

отмахнулся от этого и построенное осталось бездушным и об-

ломанным, через годы это что-то разграбят, Уильяма забудут,

он забыл написать свое имя на хрупком фундаменте Этого,

Город смотрел на него и не видел, Уильям тоже не видел, па-

ства разошлась, появилась мысль, что и правильно, хорошо, что

не открывал церковь. Замки смерзлись, можно было обжечь

пальцы. Не хотелось обжигать пальцы просто так. Кто-то здесь

и среди был любовниками, отступниками, кто-то сопротивлял-

ся, а кто-то мерз, все прошли «мимо», никто не достиг, так не

193

Илья Данишевский

только в этом Городе, так везде, все Города остаются недостро-

енным, потом тонут, от количества кирпичей зависит только

время, всегда полураспад. Уильям не знал, откуда взялось сло-

во «полураспад», он устал рассуждать о мужчинах, войнах и

женщинах, эти рассуждения сразу тонули, всегда и все оказы-

валось мертворожденным в человеческой глотке, а глотка

Уильяма была такой же человеческой, как глотки не знавших о

Деве Марии, все тонуло, и Дева Мария тоже. Были ненужные

слова «брат, отец, мать», они шли единым потоком, были «ов-

ца», «снег», «целибат», видимо они шли раздельно, были «лю-

бовь, Бог, секс», но в них все было очень трудно. Но все было

примитивным, отец Уильям не имел ничего из названного, а

если когда-то и имел, все утонуло. Незачем было говорить эти

слова, – Ингеборг умерла.

Девочки-мальчики назначали даты и явки, в юности Уиль-

ям смотрелся в воду, и в воде казалось, что он — внутренний

Уильям и тело трудно сочетать, что внутренность никак не

соответствует внешности, были побеги, явки, даты и юность,

когда Уильям верил, что люди бывают слабы, как лед, что они

чего-то не делают (как того хочет Уильям) из страха, малоду-

шия, ужаса,

неправильных дат и явок, видел в воде нетриви-

ального себя, что дамы не приходят, потому что назначены

неправильные сроки, что все придет, все сойдется. Уильям не

понимает, зачем он это делал, а если бы не делал, что было бы,

и было бы что-то, без этих моментов, когда они не приходили,

когда он засыпал и оправдывал их, когда они не приходили,

когда он отсчитывал новые дни, когда часы перескакивали с

«вчера» на «сегодня», а Уильям все ждал — было ли в его жиз-

ни что-то, кроме этого. Был ли целибат, была ли церковь, он не

знал, ему казалось, что ничего не смерзлось, просто так полу-

чилось, он не знал, было ли хоть что-то, и ПОЯВИЛОСЬ бы,

разорви он. Всегда засыпал по воле (Уил-ай-эм!) и даты-явки

от сердца, существовало ли что-то с Больших букв, всегда бы-

ли не те дамы, не те целибаты, церкви с неправильными свеча-

ми, были ли хоть что-то, Уильям не знал, не узнал, не узнает,

только называл что-то с Большой буквы, и жил этим, вся его

жизнь высветилась неправильным алфавитом под неправиль-

ной судьбой, каждая буква выпячивалась по очереди, и нить

вела от одной к следующей, Любовь, Юность, Болезни, Цели-

бат, так и вырос целый алфавит, было ли хоть что-то, кроме

194

Нежность к мертвым

попытки домучить азбуку, часы перескакивали на «завтра», на

новые буквы, буквы были нестерпимыми, и это было неправ-

дой, потому что Уильям не умер от Любви, Юности, Болезни и

Целибата, все обмануло Уильяма так же, как всех в этой жиз-

ни, Смерть в этом алфавите тоже была обманом, Уильям засы-

пал, и винил себя, потом не винил себя, потом не вмешивался,

потом яростно сражался, разные буквы и силы сошлись в этой

монолитной судьбе разными цветами и настроениями, все лю-

ди оказались дальтониками и не различили ни единого на-

стоящего цвета, все эмоции отхлынули, остался только альфа-

бет, такие же буквы Уильяма, как и у всех других, в своей

субъективной последовательности со своими уильямскими

цветами, священники, дети, женщины, полностью такой же

набор со своей субъективной возможностью дать ему четкие

или размытые слова, все было таким же и неправильным, была

смиренность, ярость, ничто не сломало мерзлость, мразность и

скованность, все вытошнилось, и Уильям стал настоящим бес-