Нежность к мертвым

Данишевский Илья

он спустился, он отыскал ее, одну из тех Дев Голода старого

столетия. Она сидела в кресле посреди темноты. Он, огромный,

огромный, огромный, огромный, был шутом собственной тем-

ноты. Она вязала штаны из мужского мяса. Раскуроченные

тела лежали у ее ног, ее дети — это гомункулы, ожившие ладо-

ни или коленные чашечки, двигающиеся сокращающимся дви-

жением, как гусеница. Все они молчаливо ползали по заляпан-

ному кровью дну. Девы столетий

двигаются, как движение

света. Они пронзают все земное пространство, тени Лилит, они

шевелятся в каждом скоплении сумрака. Они неясны и будто

вымышлены, как клитор фригидной. Огромный, огромный,

огромный, огромный спросил ее «почему?»

Я бы спросил зачем?

Как?

Когда? Главный вопрос — когда (?) — обращенный к центру

Бога. Обращенный к женским пророчествам. Когда ход време-

ни изменится, кровь двинется вспять от какого-либо события,

и я смогу изменить ритм? Я был бы рад любому ответу, стал

бы центрироваться на него, при этом зная о низменности жен-

ской природы.

Огромный. Плачущий изнутри. Потливость, обращенная к

центру. Спросил «почему?», и она ответила, что родилась по-

добной. Жадной к ожиданию. Она вяжет мужчину из жил дру-

гих мужчин. Собственного мужчину. В пещере, как мать Грен-

деля. Что сердце земли изъедено подобными пещерами, под-

земными городами подземных матерей. Что они — это дочери,

черви, выползшие из задницы Мрака. Они — кристаллизованы.

Огромный (вроде бы его зовут так) Джекоб понял и сказал ей

«значит, мы, отвергающие Вас, отвергающие женщин и любя-

щие мужчин, как спасители мужчин, как ангелы? Сотворены в

вечном унижении, внутри инквизиции, кого называют темно-

той, двигающимися во тьме дымоходов и ворами потомство —

ангелы?», крылатые гарпии, публичные дамы с сердцами —

скоплением угрей; дырочки и скважины, намазанные аконитом,

208

Нежность к мертвым

фаллоцентричные сознания, глубоководные женщины с хищ-

ными пастями посмотрели на него, на его огромные ребра. И

начали хохотать. Пронзающее нервы и спину унижение, вновь

он ощутил свою сумрачную сущность. Дева Голода продолжала

сладострастно вязать. Она убивала мужчин. У одного воровала

пальцы, у другого адамово яблоко. Она хотела связать совер-

шенного мужчину. Того, кто не имеет внутри себя привязки ко

времени. Кто не позволит ей устремляться в прошлое или бу-

дущее. Того, чьи руки смогут удерживать внутри себя настоя-

щее.

Воспоминания,

расползаются из одной точки и одновре-

менно уносятся во все направления. Люди одурманены идеей

эротики, как спицей, которую можно вогнать в сердцевину и

накручивать вокруг нее линии воспоминаний. Создать кого-то

своей сердцевиной. Связать того, кто никогда не покинет. Если

выдернуть спицу, огромные километры наших воспоминаний

развернутся вновь.

Ирландские женщины, плачущие, как чайки. Чайки, кото-

рых описал Джойс. Демонические цветы яда. Ангелы, потеряв-

шие свои сущности. «Мухи» звучат все чаще, обсуждаются

яростнее. В ночном небе все развалено и похоже на руины.

Он идет за руку, чтобы посмотреть на труп. Труп девочки?

Нет, это тело умершего мальчика. Между деревьев растянули

желтые полосы, чтобы никто не приближался. Это мое послед-

нее зеркало, последняя вариация на тему нашего свидания. В

парке рядом с твоим домом. Ты — со своим другом. Идешь

смотреть на тело мальчика, на мое тело, убитое каким-то неду-

гом, и изменившее известную композицию парка. Как мало

надо, чтобы привлечь тебя, этот запах, легкая синева, густые

тени ползают по телу умершего. Внезапно труп становится

главным действующим лицом парковой зоны. Звуки проез-

жающих машин — звуки его смерти; тени деревьев — декорации

его гибели. Прохожие — это зрители. Вода — источает подхо-

дящий запах. Мой труп — то произведение искусства, которое

подчиняет себе бытие этого парка, приводит твои ноги в дви-

жение, доставляет тебя к желтым полосам, которые делят парк

на зоны. Зона ВНЕ и МОЯ зона, зона с телом умершего маль-

чика, раскинувшего руки. Рана на руке будто сделана ножом

для резки бумаги, кожа, как желтый картон. Капли грубой

крови собраны на лацканах, клетчатый пиджак, небрежно от-

209

Илья Данишевский

кинутый зонт, солнечная погода, чайки очерчивают круги во-

круг моего трупа. Все это — твое воспоминание, которое я смею

придумать, потому что все уже обратилось в закономерность. И

я уже уверен, что в твоей памяти найдется нечто, что похоже

на это. Ведь наша память обманчива. Мы готовы вдолбить в ее

недра любую ложь. Парк, слова. Умершего мальчика. Пещеру с

чудовищной женщиной. Навязать своему рассудку необходи-

мость и любовь к детям. Тело мальчика, который похож на

Рембо, который своей смертью протянул золотые цепи от звез-

ды к звезде, от одного фонаря к другому. Думаю, ты уже почти