Нежность к мертвым

Данишевский Илья

своих последних дней.

Разум почти не работоспособен.

У тела подчас начинаются спазмы — чаще всего по утрам —

и тогда она начинает кричать.

Но к Нико никто не придет.

213

Илья Данишевский

Блюдечки с крошками, чашки с застывшим прошлым, с та-

раканьими яйцами, она бережет и хранит в уголке. Весь ее

клад шелестит по ночам, красавица Нико боится тишины.

Когда она кричит, все делают вид, что на чердаке играет

ветер.

Когда она впивается ногтями себе в грудь и шепчет со

слюной на губах — я буду, как жена Джекоба Блёма, я буду как

жена Безумного Короля — пытается оттянуть себе соски и

стань еще более женственной, никому нет до нее дела.

Она лижет блюдца язычком, как собачка.

Ее губы наловчились выхватывать с дешевого стекла мака-

ронинки в пресном соусе и со свистом заталкивать их в гор-

тань.

Старая постыдная тайна думает, будто он избранник луны,

шепчет сегодня, в день убийства длинношеей девчонки, припав

к решеткам: Ах’камагар, Король Безумства, ахе’камора, Нико

приглашает вас на последнее сальсо…

214

Нежность к мертвым

2. Гешефт

Небо призрачно, осень в нем выражена несколькими обла-

ками: одно, как случайный возлюбленный; другое, как корона

Георга со свитой виконтов и придворных дам вокруг зубчиков;

и третье, как черно-осенняя лиса, но не обычная, – с нездоро-

вым носиком, будто эта лиса вначале была человеком, затем

обратилась в лису, и лишь затем растворилась в небе (может,

взлетела, и ее расплющило об осень, чтобы она плоско парила).

Я свернул Налево, и мне встретилась случайно заплутавшая в

переулках шлюха, ее кожа была, будто растянутое бытие; мно-

готочием она бегала от одного дома к другому, пытаясь спа-

стись, кинулась на меня своей человеческой натурой, стала

просить вывести ее, в окружение золотистых спутанных волос,

ее личико выплакалось, вытерлось, ее тело было дисгармонич-

ным и беспомощным, она уже начала превращаться в лису, но

так как никогда в жизни не смотрела в небо, еще не могла

предсказать, что будет далее: подкинет, растормошит и сделает

тучей, «куда мне!? Я…», прошел мимо, она кинулась следом, а

затем поотстала, снова расплакалась, будто перепонку проткну-

ли, жабры выпустили воздух, какому-то мужчине опустошили

кошелек, он, наверняка, думал, что это белобрысая проститут-

ка, а еще он подрабатывал гаданиями для тех, кто давно мертв;

не потроша будущее, он просто объяснял умершим и развора-

чивал

перед ними жизнь, как притчу. Не было для меня луч-

шего места, чтобы упасть внутрь тебя, внутрь твоей исповеди,

которая была, конечно, далека от истины, но все же более ясна,

чем любое из слов, которые ты мог бы мне сказать… мне бес-

конечно трудно объяснить, как это происходит, как все мы

находим Левый город, может быть, по воле случаев или зако-

номерностей, но я уверен, что ты не из тех, кто жаден до мело-

чи так, как жаден я, твой дневник, который был важнейшим

гешефтом моей жизни, взмокший от прикосновений моих

пальцев, лежал в кармане, и казалось, что в кармане у меня

лежит сердце, мне хотелось тотчас съесть его, ради святотатст-

215

Илья Данишевский

ва и падения, ради противоречия, потому что я всегда поступал

против собственных естественных желаний, превентивно осте-

регался Воли и бежал от нее Налево.

В этом кабаке я испытываю давно знакомое чувство: про-

тивоестественное презрение к постоянному клиенту, обслужи-

вающий персонал презирает тех, кто приходит каждый день,

будто уже полностью составил об этих выпивающих свое по-

следнее мнение, в этом месте за столами сидят и ходят между

столиков безымянные старые знакомые, с которыми мы нико-

гда не знакомились; мы знаем их тембры, их нервы и осколки

бесед. Иногда мы не любим кого-то по одному отпечатку тела в

воздухе, или по непроизвольному звуку, а иногда желаем по-

знакомиться с кем-то за задним столиком, с его татуировкой и

выдохами, но не делаем этого, потому что боимся и потому что

оправдываем свой страх мнениями персонала и других, кото-

рые так же, как я, делают обо мне и моей тени выводы сквозь

каждое мое движение.

Его зовут Кетер21, венчик; небо, в которое я смотрю; у него

есть человеческое имя, все об этом знают, итак… подождите, я

войду в нужное русло, смотрите, я вхожу в нужное русло, ви-

дите (?), я уже сел на закабаленное мною место, рука сомкну-

лась на теплом бедре кофейника, коричневая струя его мочеис-

пускания заполнила полость, я открываю дневник, сейчас все

станет понятно… ради разоблачения, подспудно желаемого

приговора, мне хочется, чтобы каждому сидящему в этом зале

стала предельно ясна моя история, мне надоело, что другие

постоянные посетители с их кофейниками, драмками и круж-

ками додумывают меня, хочу, чтобы они узнали все. Я пребы-

ваю для них в славе Пишущего, постоянно что-то стучащего на