Нежность к мертвым

Данишевский Илья

другое. Она подходит к окну, как болят ноги, почему-то ноги,

он там, внизу, и ей нужно взять ножонка и показать его, или

выронить вниз, будто случайно, она подчиняется этой необхо-

димости, у них нет конверта, это так денежно, они вынесут

ребенка прямо в пеленке, зачем же она рожала от него, он сто-

ит внизу такой с огромной тенью, без цветов, хотя другие с

цветами, он один с лицом цвета асфальта, глаза цвета лезвия,

он один, а она

стоит наверху с кульком и думает, как хорошо

быть одной. Вот и все, что она помнит. Такси опоздало, как это

все было унизительно, хотя ничего не произошло, он такой

толстый, разбухший нож, будто лезвие отекло жиром, но было

больно, она едет в такси, будто едет к самому своему началу и

ее тошнит, но все думают, что это токсикоз или постродовая

тошнота, мужчинам неясно, но ему уже это не так интересно,

ведь ножонок родился. Они приходят в общежитие, он усажи-

вается, ножонок спит, и он усаживается, а она расклаяченная и

немного с окровавленными ногами, но разве он подотрет ей

ноги… нет, сделает, если она скажет, но она не скажет, а он не

подотрет, какой грязный пол, но он не увидит, а если слишком

лень говорить об этом, слишком все это несвеже, как рыба на

227

Илья Данишевский

базаре. Она не говорит. Как туманна эта Сансара, а он почему-

то размышляет, как туманны его мысли, она смотрит и иногда

ненавидит. Вот и все, что нужно о ней знать. Безымянная сам-

ка с фурункулами вдоль ушной раковины.

Его отец. Он забрал его из роддома, потомство ножей обо-

гатилось. Уродливость обрюзгших щек и заплывших лопаток.

Нет смысла срезать до красоты, есть только она. Когда-то дав-

но он был болен этой легочной болезнью под названием гомо-

сексуальность. Четыре книги, мануальная терапия и свадьба,

будто все вылечили. Симптомов больше нет. Побочным эффек-

том полное отмирание чувствительности. Осень входит в серд-

це каждое утро. В носу спит ночь. Сансара — это гаротта. Ему

вспоминается, как он хотел ударить Своего отца. И чтобы у

того шла носом кровь. Теперь этих фантазий нет. Желание

крови укротила дефлорация, будто бы даже приятно. Он дарит

своему сыну нож. Просто так. Интенции отрезаны. Связь с

миром отсутствует. Это мальчик, а у мальчика должен быть

нож. Самка готовит, он поедает. Он бы не ел, не готовь она,

кажется, он даже не хочет есть, но она готовит, и он ест. Ведь

когда она родила, он забрал ее, а хотел оставить. Но в сопро-

тивлении нет смысла; после того, как он излечил свою настоя-

щую любовь, смысл отсутствует. О,

огонь моего сердца, твои

глаза были, как темнота… он не пишет стихи с тех лет, но это и

хорошо, плохие были стихи, зато он дарит мальчику нож, в

мальчике он видит какое-то зеркало давних лет, но завешивает

зеркало черной тряпкой. Как все несчастные отцы, единствен-

ным его способом выразить горе — это быть безразличным к

сыну. Два удара по ее ебануто-смешным щекам не считаются.

О, Сансара, как ты была туманна… В нем утонул мальчик со

сверкающими глазами, жадными к счастью жабрами, пальцами

карманника. Зато он стал женатым отцом, с глазами полными

горя, жабрами, засоренными лезвиями, карманами полными

стыда; пальцами, что удерживают нож по ночам, дабы всадить

ей именно туда, куда надо, а не в задницу. Он всегда выскаль-

зывает из его пальцев и норовит именно в задницу. Какое-то

подсознание; или как клин гусей, всегда возвращающихся до-

мой. Но он перечитывает мануалы по избавлению. Болезнь

отступает. Просто дрожание пальцев, все — никотинные облака,

о, Сансара.

228

Нежность к мертвым

Итак, нож, сын ножа. Он как зеркало старых болезней.

Распорол гомофобию. В этом нет страха, или ударил мать, пока

отец был где-то. Его глаза видели умерших собак и кошек, но

это было не гениально, вот если бы она лежала на кровати, и

если бы в ее кишках жили собачки, если бы кошечки разорвала

ее череп изнутри и вывалились на кухонный стол! Он не сты-

дится отражать своего отца. Напротив, в его скованности нахо-

дится какая-то чувственная аскеза истинного лезвия, но Он не

может выражать ее тем же методом, что ожиревший нож. Нет,

тут совсем другое. Это черное зеркало, которое отражает на-

оборот. Лежа под незнакомым педиком, облизывая тот шов,

который коричневым цветом проходит через мошонку и закан-

чивается членом, он не режет уздечку, не отрезает и головку,

нет, его холодный удар совсем иного толка; он просто не такой,

он лежит с теми, кто ищет в нем такого, но нож не такой, как

этот педик или отец, он лежит холодный и холодно вылизыва-

ет шов, интеллектуально осознавая происходящее и понимая,

что эти мужчины даже в грязи потаенно ищет любовь; он зна-

ет, что не такой и никогда не даст им любви, но ему хочется

кого-то влюбить настолько, что затем правдой распорет горло.