Нежность к мертвым
Шрифт:
Такое случится… когда осенью она выйдет куда-то, может быть,
ей будет несносно, когда (он слишком хорошо это знает) отец
перестанет скрывать печаль, когда он спросит отца «как его
звали?» и тот искренне ответит, когда все это вскроется, нож
положит свое лезвие на его шею, он предложит своему отцу
смерть, потому что это единственное, что стоит подарить этому
измученному существу, этому неизлечимо больному лечением
от себя самого… может
сделает это против согласия. Ведь гомосексуальность в нем
также не умирала добровольно, он мучил ее ложью, он убил в
себе любовь, а та не хотела умирать. Некоторые вещи нужно
решать самостоятельно. Он срежет Сансару с его шеи. Он лез-
вием подденет содержимое его ширинки и произнесет Тайное
Имя, и содержимое ширинки оживет. Так всегда случается. Он
должен сделать это, ведь его отец не спрашивал, хочет ли ЕГО
отец, чтобы ЕГО сын представлял, будто бьет своего отца… так
и нож, сын ножа, не спрашивает СВОЕГО отца, хочет ли тот
умереть. Просто иногда сыновья заходят дальше. Эволюция.
Один удар и полная Нирвана. Или нет, еще один круг, нужно
выползти, харкая кровью, на кухню. Нирваны не будет для
229
Илья Данишевский
убийц своего я. Еще одно воплощение ножом, еще одна глу-
пость, еще одна попытка складного ножа никогда не сложиться
с самим собой, а резать и только и делать, что резать, ничего
иного.
Когда-нибудь нож, сын ножа, женится. На собственной ру-
коятке. Окровавленное рукоблудие, сидя на спине (на клетча-
той пидорской рубахе) своего самоубившегося отца; а потом
она вернется. И он так же назовет ей Тайное Имя, что рвет
Сансару самоубийцы и оживляет Нирвану, и она все вспомнит,
в ней все оживет и встрепыхнется. Это воспоминание станет ее
лезвием; он слишком презирает эту самку (потому что он — его
сын, и в нем — его презрение), что позволит ей думать, будто
она одолела правду. Она будет стоять над телом вдовой, над
телом вдовца, который убил своего супруга мануалами по уст-
ранению гомосексуальности, но уже ничего не сможет сделать.
Даже ничего не сможет сказать. А если и скажет, то никто не
услышит. Он не может позволить ей закончить иначе, чем так,
ведь она родила его и это достойно ненависти. Родила от того,
от кого нельзя рожать, зная об этом, но родила, а он не хотел
рожаться, а другой не хотел вообще резать ее, она все знала, в
этом ее вина, пусть смотрит, как кровь течет по клетчатой ру-
бахе… он должен умереть, сын ножа, должен вложиться в соб-
ственную рукоятку,
рукоятку, узнав правду своего отца и представить перед смер-
тью, что он родился в нормальной семье, он — подушка сын
подушки — в семье тех, кто утонул в омуте странных пережи-
ваний относительно своих симптомов, в семье тех, кто не слу-
чился, потому что нож вышел замуж за эту самку и разрезал ее
первой ночью… они все должны, вложиться в собственную
рукоять. Потому что это Сансара, братец, и здесь не случается
случайности без последствий.
230
Нежность к мертвым
4. Рождение Дома дер Грюн
Какая-то женщина родила щенка, из плоти которого вырос
дом. В иных проекциях этот дом стал Зеленым Домом, в иных
проекциях женщина была мужчиной. Я не знаю имени этого
мужчины, но зато знаю, что ее дядю звали Фрэнком и он был
«индийским британцем» (ее история развернулась в моей голо-
ве около двух лет назад, как обычно и случается, мгновенно я
узнал о ней все и всей ее родословной), поэтому пусть отца
Зеленого Дома зовут Фрэнк. Условно. Фрэнк дер Грюн. Пер-
вый колонист неизвестной зеленой земли. Возможно, он про-
снулся, вырванный из постели неведомым ветром, на отлогом
пляже с черной землей. Густое солнце полоскало красными
полосами его лицо, безмятежное солнце, но лучами напоми-
нающее краснотелого паука. Все воспринималось сном, ретро-
спективой в далекую Индию, тягучее море протягивалось к его
ногам, а затем отползало, где-то за спиной начинался лес,
влажный климат изглодал стволы, под верхними слоями дре-
весной кожи скребутся огромные насекомые. Звук, с которым
они ерзают своими телами вдоль влажной древесины, смешива-
ется со звуком волн, и напоминает содомию пародонтолога и
поверхности десны, чавкающее омерзение с привкусом крови
на языке. Фрэнк дер Грюн, вероятно, всегда был практичным, я
не вижу полета его мысли, он умел отличить созвездие Бедра
от созвездия Матки и выстроить курс. Море слизнуло обру-
чальное кольцо, освободив палец. Он так и не увидел своего
первенца. Желудок давал о себе знать зеленоватыми волнами,
пару раз Фрэнка вырвало, и он почему-то инстинктивно выры-
вал ямку в сырой земле, как могилу для своей блевотины. Ему
вспомнилось, как в Лондоне во время желудочных колик он