Нежность к мертвым

Данишевский Илья

нию, кровосмешению, деторождению; лампа в кабаке очень

похожа на щенка, приколотого к потолку длинными иглами;

щенка, во внутренности которого инкрустировали лампочки, и

свет истово пробивается сквозь медленно утончающуюся кожу

и выпавшую шерсть. Это был щенок рейтривера, а в некуря-

щем зале — щенок далматинца, ярко-белый свет с черными

пятнами на грязном плафоне; на самом дне стеклянного резер-

вуара мертвецы усохших бабочек, ночных

пауков, а еще — ас-

фиксичная девушка, от несчастной любви сморщенная до раз-

218

Нежность к мертвым

меров залупы, она лежит в лампе, животом к стеклу и пиздой к

посетителям, а спиной к источнику жара и света, и «солнце

мертвых» режет огнем ее голую до позвоночника спину. Когда

я говорю все это, не стоит думать о «метафорах» и «метастазии

моей души», не стоит думать, что я отношусь к сюрреалистам,

ведь я сообщаю о Левом городе, том легочном клапане Моск-

вы, где интенция к Злу неисчерпаема, где хрупкая человече-

ская жизнь становится стеклом, где чудовища фактурны и не

являются плодом воображения, а девушка, похороненная в гроб

стеклянного далматинца — наша повседневная реальность…

если же кто-то спросит, почему столь рациональный, даже

циничный голос, как мой, может исходить из этой трущобы, то

и на это у меня будет достаточно простой и ясный ответ. Как я

сказал, у него есть человеческое имя. Больше, чем любовь к

мужчине, меня огорчало другое; то, что в этой любви объекта

во мне было больше, чем объекта в самом объекте, иногда мне

казалось, что я мухоловка, которая съела свою возлюбленную

муху; долгая кокаиновая зависимость, которая расширила мои

ноздри до размера Вселенной, привела мои ноги к одному из

тех притонов, где торгуют настоящим страданием, и это тот

самый кабак, где официанты испытывают презрение к посто-

янным клиентам, где я так часто бываю, где пребываю сейчас.

Но это незначительно, раз уж мне надо развернуть кольца пе-

ред каждым, я обрисую Альфу этого приключения, медленно

предсказывая ее Омегу, давая каждому домыслить мой итог,

который знаменуется самоубийством.

Мы познакомились, когда я сказал, что «не хочет ли он

выйти за меня замуж(?), а если его волнуют какие-то прили-

чия, недавно у меня появился женский труп, за которым я

ухаживаю с аккуратностью Фиша23 и прочих», и если он не

желает даже для самого себя признавать, и «что судьба твоя

выйти замуж, а не быть женатым, ты можешь будто истинно

жениться на

ней, а я просто буду ее вторым мужем». Это был

мальчик, внутри которого жил котенок – на момент нашего

знакомства это был ласковый зверь болезни, глубокой психи-

атрической травмы, и я гладил его по шерсти, рассказывая ему

о трупах, солнце мертвых и мертвой женщине. Он истинно

23 Известный серийный убийца.

219

Илья Данишевский

верил, что в нашей спальне и в нашей постели живет женский

труп, и что когда-нибудь силой двойного семени, мы оплодо-

творим ее умершую матку. Когда он ходил в кино, то мыслил,

будто она с ним, будто она его жена, а я — ее муж. Гораздо

менее страшным для него было быть некрофилом, чем любить

мужчину, хотя бы потому, что некрофилия была игрой, а его

любовь текла истинно; как любой другой, он боялся истинных

интенций, и поэтому притворялся некрофилом. Мы оплодотво-

ряли подушки, играя, что их складки — ее ляжки; мы целова-

лись, но оставались вне Содома, его признания в любви были

далеки от признания гомосексуальности. Как я говорил, мы

расстались из-за моего опоздания: в тот день врач признал его

бесплодным, а наша мертвая нимфеточка забеременела, он

сказал мне «я лишний, потому что есть ты и она, это не наш

ребенок на троих, а только твой и ее», и как бы я не уговари-

вал его, что факты живут лишь в грудных клетках, что моя

любовь не может быть выражена семенем, он лишь плакал в

ответ и ничего мне не отвечал. Напоследок он будто потерял

свой интимный дневник, в котором высказывал себя макси-

мально честно, а я делал вид, что случайно его нашел, хотя,

конечно, мы очень подстраивали судьбу, чтобы помириться, он

разыскивал повод простить меня за отцовство более яростно,

чем я — искал слова извинений. «Случайно» раз за разом мы

оказывались в одних и тех же местах и комбинациях, но потом

понимали, что наши рты ничего не скажут «случайно», слова

порождены усилиями, а мы не умеем говорить. Слишком долго

мы вращались в некрофилии Сансары, дабы уметь открыть рот.

Ни язык ротовой полости, ни язык любви не МОГ «случайно»

сказать самое главное, они лишь болтали о всякой ерунде, вро-

де холокоста и умерших детях. И чем более полно я был пара-

лизован любовью, тем меньше и меньше о ней говорил и был

способен говорить. Наш последний диалог, спустя уже год с

того дня, когда я нашел его дневник и все не решался прочесть,