Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
– Витюлька!..
– выдохнул Гай.
Они вернулись утром следующего дня и, едва выбравшись из самолета, предоставленного им директором завода, спросили у механиков на стоянке о состоянии Извольского.
– Жив! Ногу повредил, говорят, два ребра, зубы, что ль... Вообще, побился. В госпитале сейчас.
Эх, Витюлька, Витюлька! Что с тобой стряслось на этот раз?
Маленький, изящный, как танцор-подросток, он был не лучшим летчиком, но отличным парнем. До смешного крохотный рядом со своими дюжими коллегами, он носил самые малые роста летного обмундирования, да и те были для него чересчур свободны.
Его отец, профессор, руководитель филиала Академии наук, известный среди специалистов трудами по ботанической географии, не без боли сердечной предоставил единственному сыну право выбрать из других авиационный институт, не преминув высказать своего сожаления об отсутствии у Витюльки влечения к флоре земли. Но насильно мил не будешь, и на семейном торжестве по случаю успешной сдачи вступительных экзаменов отец пожелал сыну успехов на пути, "начатом в России Жуковским, Чаплыгиным и... другими, весьма почитаемыми в научном мире людьми".
Чаплыгина из Витюльки не получилось.
На третьем курсе он впервые сел в кабину спортивного самолета, и не столько по собственному побуждению, сколько из чувства солидарности с друзьями. Но если для остальных студентов факультета механики занятия в аэроклубе не пошли дальше спортивного увлечения, то для Витюльки это было только начало. Серьезность его любви к авиации сказалась даже в скоропалительной женитьбе, которая была не столько "сердечным следствием", сколько влечением характеров; избранница Витюльки постигала вместе с ним летное дело.
Может быть, были и другие - особые - мотивы этой его увлеченности: подчиняя своей воле ревущую громадину, легко расстаешься с обидным для юноши представлением о собственной мужской неприглядности...
Окончив институт и положив в карман рядом с дипломом инженера-механика новенькое удостоверение летчика-спортсмена, Извольский на радостях разошелся с женой, "мужеподобной особой, лишенной тормозящих центров", по словам профессора, "не стеснявшей себя ни в выражениях, ни в действиях" в затяжной войне против свекра и свекрови.
Идя в этом навстречу родителям, Витюлька взамен рассчитывал получить согласие "предков" на перемену профессии: он уже тогда задумал стать летчиком-испытателем.
Решение сына стать летчиком расстроило профессора, находившего подобное занятие "уделом людей, может быть и смелых, но не более", и мечтавшего видеть сына пусть не естественником, но ученым, а не "ремесленником-аэронавтом". Но жертва сына, поступившегося личным счастьем ради покоя родителей, обезоружила отца. Профессор, может быть, и не смирился в душе с его новой привязанностью, но не мог не согласиться, что упорство, с каким сын шел к своей цели, само по себе достойно уважения.
Проработав два года инженером-механиком на фирме Соколова, Извольский всеми правдами и неправдами пробился в слушатели школы летчиков-испытателей, которую и закончил со свидетельством, где значилось, что Виктор Захарович Извольский - летчик-испытатель четвертого класса.
На правах летчика-инспектора Боровский вывозил Витюльку на "С-4", одной из первых реактивных машин Соколова. При всем гласном и неизменном нерасположении к "ученым летунам", "корифей" не усмотрел огрехов в технике пилотирования подопечного. Инспекторская оценка Боровского была бесстрастно положительной.
Начав работать самостоятельно, Извольский сделал несколько сотен полетов на том же "С-4", переоборудованном под летающую лабораторию. К тому времени из ангара выкатили "С-40" - опытный вариант большой машины. Корабль поднимал Боровский, вторым летчиком неожиданно для всех был назначен Витюлька, только что получивший третий класс. Пока "С-40" готовили к первому вылету, он продолжал летать на "С-4" с установленными на нем различными системами "С-40", провел испытание подвешенного под фюзеляж двигателя новой машины, и так прижился на "С-4", что, когда, уже после вылета "С-40", нужно было сделать несколько полетов на облегченном варианте "С-4", Данилов поручил работу Извольскому. И в первом же полете Витюлька напрочь снес кормовую пяту при посадке. Оцепив происшествие с присущей ему резкостью: "Учиться летать нужно, как играть на скрипке, чем раньше, тем лучше, чтобы вовремя понять, что это не твое дело", - Боровский, однако, не воспротивился назначению Извольского вторым летчиком к нему в экипаж на "С-440". Никто не принимал всерьез афоризмы "корифея", его недолюбливали, а Витюлька со своим общительным характером всем пришелся по душе: истина, высказанная недругом, как и ложь, изреченная другом, но оценивается по достоинству.
Скоро об этой посадке забыли: с кем не бывает! К тому же начальником комплекса был в ту пору давний сподвижник Главного - Евгений Маркович Триман, некогда награжденный полным "Георгием" за боевые вылеты на самолетах "Сопвич" и "Морис Фарман" еще в первую мировую войну. Триман сделал Извольскому внушение "келейно", при закрытых дверях, на том и прекратил дело.
Извольского могло сбить с панталыку необычное включение тумблера уборки шасси - книзу, вместо привычного кверху. В этом разнобое для каждого мало приятного, но связанные с таким неудобством последствия подстерегали именно Витюльку. Только потому, что управление стояночными тормозами "С-04" помещалось не там, где у "С-4", он забыл снять самолет с тормозов перед взлетом. А тут еще лужи от недавнего дождя. Влекомый взлетной тягой двигателей, "С-04" принялся весьма резво юзить вдоль полосы на заторможенных колесах. И лишь когда задымилась резина, а самолет повело в сторону, Извольский прекратил взлет точно по инструкции.
Досадуя на свои промашки, он по старой институтской привычке принимался яростно штудировать описания, инструкции, наставления, назубок усваивая дозволенное и недозволенное, допустимое и недопустимое, минимумы и максимумы каждого самолета. Извольский знал все опытные машины лучше других летчиков, старых и молодых, а не хватало ему совсем немногого.
Как и в любом ремесле, в искусстве пилотирования есть свои приемы мастерства. Они проявляются не только в идеальной точности выполнения полетных заданий, но и на взлете, на посадке и даже в простом проходе на малой высоте с последующей всегда эффектной горкой. Уловить в кажущейся одинаковости маневров тонкости высокого стиля может лишь наметанный глаз профессионала. Извольский не раз видел и не мог не оценить приметы мастерства у более опытных своих коллег - Долотова, Гая, Боровского. Сколько раз он наблюдал, как ведомая Долотовым тяжелая машина, едва коснувшись бетона косами шасси, не торопится опускать нос, а как бы раздумывает, прежде чем встать на третью опору. Зависающая пробежке передняя часть фюзеляжа опускается словно без участия рук летчика, а сама собой, по мере падения скорости. Но это только так кажется. Умение до последней секунды использовать посадочную скорость говорит о виртуозном владении управлением самолета.
Восхищал его и Гай во время проходов над крышами базы на истребителях. Снизившись до предела, блеснув всеми заклепками. Гай чертом уносился от земли по крутой горке, венчая ее бочкой, да не какой-нибудь развалюхой, а ювелирно выполненной фигурой, когда самолет вращается, как нанизанный на собственную ось.
Какую бы машину ни поднимал Боровский, они у него никогда не колыхнутся, угол набора высоты как нарисованный, без поправок после отрыва, во время которого скорость подъема носа точно совпадала со скоростью набора высоты, хоть записывай.